– Не знаю, – честно отвечаю я. – Но забота о моей карьере не должна влиять на ваше решение.

– Тогда, – кивает она, – наверное, мое ранчо будет единственным в Монтане, где висит Тулуз-Лотрек.

– Это будет очень в вашем духе, – с улыбкой отзываюсь я.

На мгновение я просто наслаждаюсь моментом: осознанием того, что прогуливаюсь на рассвете по Центральному парку с иконой поп-культуры, словно мы с ней друзья. Впрочем, может, так оно и есть. Случались и более странные вещи.

Со мной случались и более странные вещи.

Китоми наклоняет голову и смотрит на меня поверх своих фиолетовых очков.

– Почему вы так любите искусство?

– Ну… каждая картина рассказывает свою историю, это способ заглянуть в…

– Ох, Диана! – вздыхает Китоми. – Давайте-ка еще раз, и без этого дерьма.

Я от души хохочу.

– Почему искусство? – вновь спрашивает Китоми. – Почему не фотография, как у вашей матери?

У меня отвисает челюсть.

– Вы знаете мою мать?

Китоми приподнимает бровь:

– Диана, Ханна О’Тул – это Сэм Прайд художественной фотографии.

– Я не знала, что вы с ней знакомы, – бормочу я.

– Ну, я-то знаю, почему вы любите искусство, даже если вы сами этого не осознаете, – продолжает Китоми как ни в чем не бывало. – Потому что искусство – не абсолют. Фотография – совсем другое дело. Вы видите именно то, что хотел показать вам фотограф. Однако картина – это всегда партнерские отношения. Художник начинает диалог, а вы его заканчиваете. – Китоми расплывается в улыбке. – И вот что самое невероятное. Этот диалог всякий раз новый. Не потому, что что-то меняется на холсте, а потому, что что-то меняется в вас.

Я поворачиваюсь к воде, чтобы скрыть выступившие на глаза слезы. Китоми протягивает руку через разделяющее нас расстояние и похлопывает меня по плечу.