– И отец… И Федя, горе-то какое! – На глазах Василисы застыли слезы. – Почему ж Аксинькин муж с топором бегал?

– Приревновал ее…

– Вот оно как! Из-за сестрицы-потаскухи я без отца и брата осталась! Я ей сейчас покажу!

– Не покажешь, – спокойно ответила мать. – На ночь оставайся, а следующим днем езжай домой. Слугу твоего мы в клети разместим, не переживай.

– Прогоняешь меня? Не даешь на могилке у брата и отца погоревать?

– Так завтра и погорюешь, с утра. Василиса, знаю я тебя. Нам и так худо, а твоих гневных речей нам не вынести. Познакомься лучше с племянником своим. – Вася из-за угла смотрел на громкую, богато одетую тетку, боясь приблизиться.

– Феденькин, значит. Здравствуй, невестушка, – поздоровалась Василиса с тихо подошедшей Софией. Уставилась жадно на ее родимое пятно. – А у племяша личико чистое, слава тебе, Господи.

Анна вздохнула. Нахальство Василисы не знало границ и раздражало до крайности. Но надо было терпеть и быть благодарной дочери за то, что Василиса нашла время, приехала к матери.

– Прости ты меня, доченька, – решилась она, – если обижала тебя когда-то. Не со зла я, – обняла она пышное дебелое тело старшенькой.

Василиса вытащила пригоршню монет:

– Вот деньги на сорокоуст на упокой. Пусть душа батюшки возрадуется.

Анна проглотила возражение – отцу Сергию в день похорон вручила она узелок, в завещании своем, заверенном солекамским дьяком, Василий писал, что помимо сорокоуста надобно рубль раздать милостыней и в дар александровской церкви рубль. Большие деньги.

Спозаранку Василиса принесла свое грузное тело к избе кузнеца.

– Угости хоть, – без всякого приветствия уселась в красном углу.

Аксинья молча поставила на стол постные щи и каравай хлеба.

– Цветешь все, сестрица. Погубила мужа, брата, отца, любовника… А все девочка девочкой. Как глазами-то своими бесстыжими на людей, на мать смотришь?

– А так и смотрю.

– И стыд глаза не колет? Греховодница. – Старшая сестра смаковала слова. – Родители меня тыркали… Обижали неизвестно за что… С тобой носились, будто с боярыней. А вот ты … Потаскуха! Ты! – Василиса сама себя распаляла.

– Ты бы помолчала, – ответила Аксинья и подняла глаза на сестру. Что-то сильное и уверенное было в ее взгляде. – Сидела бы ты в Великом Устюге со своим мужем толстопузым.

– Что?! – от такой наглости Василиса, хлебавшая суп, подавилась. Налилась краснотой, закашляла долго, утробно. – Да как ты смеешь такое говорить мне, уважаемой купчихе, матери…