Мне едва получается разобрать слова из-за всхлипов, от которых сердце сжимается в комок.

Грудь у самого ходуном ходит, ничего толкового ответить не могу.

Гарнер частично рассказал мне, о чем они разговаривали пока я решал вопрос с Игорем.

Я примерно представлял, что Диана возненавидела меня. То, что она желала мне смерти, нисколько не удивило меня. Не думаю, что это было сказано на эмоциях. Где-то в недрах своей души Диана хотела бы избавиться и от меня в том числе.

Она еще так молода. Она так прекрасна. Жизнь ее только-только начинается. И у нее будет все, чего она захочет, о чем мечтает. 

Я об этом позабочусь.

Она будет счастлива, будет любима.

А уж со мной или без меня...

— Услышишь, Диана, — сдавленно произношу, словно на горло наступили. — Конечно, услышишь. Обещаю, я еще спою тебе твою любимую. Ну, ту нудную и слезливую, помнишь?

— Поклянись! — требует она, как обычно не верит мне на слово.

В этот момент я обращаю внимание на дом. Точнее, на свет, мелькающий в кухонном окне. Это не фонарик и не свеча. Скорее, лампа керосиновая.

Странно. Я думал, в доме все давно уже спят.

И почему бы просто не включить свет? Зачем пользоваться керосинкой?

— Диана, извини. Мне нужно идти, — монотонно проговариваю, не сводя глаз с движущегося огонька в окне.

— Эмир, поклянись! — цедит она в трубку, но я сбрасываю вызов прежде, чем мое сердце разрывается на части от ее рыданий.

Не нужно было отвечать на звонок. Это выжало из меня все силы. Это еще больше выбило Диану из равновесия.

"Прости меня, родная", — проносится в мыслях, после чего я отключаю телефон, прячу его в задний карман и выхожу из машины на улицу.

Войдя в дом, я нащупываю на стене выключатели, вхолостую нажимаю на них.

Теперь ясно, почему именно керосинка. Свет во всем доме по каким-то причинам отключен.

Я на ощупь движусь в столовую, где встречаюсь с Марией.