– Зай, ну это реально перебор, – не понимал Варданян.

– Нахер ее надо послать! Какой в жопу капучино? – негодовал Гурьев.

– Зай, всему есть предел, – закачала головой девушка с первой парты, которая перевелась к ним в этом году и, казалось, всегда была последней, кого волновали их с Зайкиным отношения, но и она решила высказаться.

Ситуация явно стала вопиющей. Толпа загалдела, как участники «Дома-2» на лобном месте. Настена сидела молча и в общем обсуждении или, скорее, осуждении, не участвовала, но ее молчаливый упрек был красноречивее всех остальных. Карине захотелось рассмеяться по-злодейски истерично, как перед фиаско или после него. Она переводила быстрые и меткие взгляды с одного на другого, почти наслаждаясь тем, как все ее ненавидели сейчас. Все, кроме одного.

– Заткнитесь! Пожалуйста, – не выдержав, крикнул Зайкин и выпустил Игнатьеву, а сам выпрямился и оглядел зал медленно, выжидая, пока остальные успокоятся.

Толпа сразу затихла и замерла. Сотня глаз покосилась на него с недоверием. Атмосфера стала тягучей. Карина ощущала, как грудь сжимается от внешнего давления, словно кости под ним ломались, хрустели и вонзались в собственное сердце. Она опустила взгляд и медленно втянула воздух. «Ненавидь меня тоже», – повторялась в голове фраза, как автодозвон, только куда-то в космос.

– Это мое дело. Никого из вас не касается, – голос Зайкина звучал уверенно и громко.

В синих глазах укрепилось убеждение. Выждав небольшую паузу, он шмыгнул носом и посмотрел на девушку.

– Я стараюсь тебя не бесить. Не получается.

Она подняла голову невольно и уставилась в ответ, стиснув зубы. «Бесишь! Еще больше бесишь! Какой же ты идиот, все-таки», – злилась душа.

Из кармана его штанов раздалась энергичная инди-мелодия. Зайкин взял телефон, вздохнул и, еще раз всех осмотрев, сказал:

– Закрыли тему.

Сразу после парень направился к выходу, по дороге отвечая на звонок. Когда дверь захлопнулась, Карина почувствовала себя брошенной на растерзание голодным волкам, которых специально морили, чтобы те впивали хищные клыки острее и кусали сильнее. Но никто не кинулся, даже Игнатьева стояла спокойно, только смотрела с ненавистью, настоящей, которую до этого, на самом деле, не испытывала. Никто даже слово не сказал. Зайкина не было, а все его продолжали слушаться. Но девушка все равно ощущала их мысли и чувства, их упреки, их ненависть и, наконец, несогласие с несправедливостью, олицетворением которой она стала.

Ей повезло, что на следующей паре все расходились по разным языковым группам. Накал ненависти вряд ли утих, но в объеме точно уменьшился. Пятнадцать человек – не сотня.