— Уже после расскажу. По ситуации посмотрим. Конечно, придется завалить его. Я бы сделал по-другому. Не тут. Не сейчас. Мне плевать на администрацию. Пусть отстанут просто. Но Кулак наверняка сразу стреляться начнет, если Сарковский действительно здесь.

— Ты действительно пошел бы сюда один, за мной? На их условиях? — вполголоса спрашивает она.

— Вопрос дурацкий такой. Ага, пошел бы. А ты как думаешь?

Она чертит у него на ноге какую-то бессмыслицу.

— Еще посидим чуть, а потом походим, попрыгаем, чтобы не замерзнуть.

— Хорошо, — тихо отзывется она, все еще в раздумьях.

— Кира. — Он прижимается губами к морозной коже, говорит серьезным тоном. — Как твое здоровье? После потери малыша?

— Нормально, — ровно, но зажато рассказывает девушка. — Ничего не беспокоит, не болит. Вроде все… как прежде.

Она не прошла последнюю процедуру в клинике, так как в тот день Карелин исчез. Судя по ощущениям, осложнений не возникло. Кира чувствовала себя хорошо.

Между ними не было близости после выкидыша. А сама к себе все это время она боялась прикоснуться. Все внутри леденело и шло трещинами от мысли, что она потеряла и ребенка, а потом и Карелина, и больше никогда она не чувствует его прикосновения.

— Уповаю на что-то святое, что ты мне не врешь.

— Я говорю правду, — медленно отвечает Кира. — Зачем мне тебе врать?

Он протяжно выдыхает.

— Скрытная потому что.

— Лучше скажи мне, как твои ранения, — практически шепчет она. — Все ли раны заживают нормально?

— Да.

— Рома… Ты без ножа меня режешь. Господи, зачем ты это сделал?

— Потому что могу.

Она чувствует, как он пожимает плечами.

Бесит его так сильно ее скрытность, потому что сам намного хуже. Сколько бы он не вываливал наружу — иногда его становилось так много, что улетучивался кислород — она знала, что реченное есть лишь вершина айсберга.