Вот и препятствие. Да ей плевать, что он как мудак поступил. Плевать! Кира готова руками взмахнуть и саму себя по ногам ударить. Она сразу же готова была все простить и забыть. Как увидела его.

Страшно. Вот это и страшно.

— Я тоже хочу перешагнуть это, — медленно говорит она и надеется, что он ее слышит.

— Я соврал тебе, — звенит его голос и прорывается даже сквозь шум мимо мчащейся машины. — Не «может быть», а я хотел малыша. Я сделаю тебе нового. Мне плевать на детей вообще. Хочу твоего и моего ребенка. Нашего.

Ветер, пыль и что-то еще нагнало в его глаза влагу.

— Ребенок… ребенок точно не поймет, если его благородно бросят. Так это устроено, — почти что сочувствующе отвечает она.

Он сжимает челюсти так сильно, что Кире самой больно становится только при взгляде на него.

Ведь он знает, каково это.

Когда тебя бросают.

— Я не способен на благородство, Кира. Я оборвал связь не из-за чести. Я не могу жить без тебя. Я сделал все, чтобы потом ты была жива. У меня тоже были сомнения, как поступить!

— Я люблю тебя, — потеряно говорит Кира. — Я хочу… забыть это все.

Она делает два коротких, неуверенных шага.

— Кира, я умоляю тебя, подойди сюда, — тут же изломом его голос долетает до нее обрывками. — Иди сюда. Подойди сюда! — он ударяет кулаком по ржавому капоту. От отчаяния у него трясутся руки.

Она идет и идет, но останавливается посередине пути.

— Немного осталось, — сипит Карелин и вытирает рот рукой. — Я умоляю тебя.

— Мне страшно, — шепчет она, как в машине несколько минут тому назад.

— Я знаю. Я защищу тебя. Даже от себя. Еще два шага.

Медленными шагами она доходит до Романа. Он порывается прикоснуться к ее лицу, но словно не решается. Хватая его холодную руку, она проводит ею по своей щеке.

Молнией Карелин подхватывает ее и упирает спиной в переднюю дверцу машины. Поцелуи рванные и бесформенные, Кира пальцами задевает кожу его лица. Желает разгладить усталость прикосновениями.

— Прости. Прости, что здесь… и так все. Прижмись ко мне.