— Мсье желает бокал коньяка вдобавок к теплому молоку, — объявила Алин. — И нарежь побольше бриоши, Ортанс, я проголодалась.

— Не удивляюсь, что мсье требует спиртного. Совсем выжил из ума! — хриплым голосом прокомментировала кухарка. — Останься его хоть капля, он бы тебя вышвырнул!

— Не такой уж он маразматик, каким кажется, — возразила Алин. — Доказательство — он меня узнает. И позавчера, и вчера, и сегодня. Так что прикуси язык, бедная моя Ортанс, если дорожишь местом. Я знаю, о чем говорю. Ну, наливай коньяк! Да в бокал побольше. Быстро!

Сидони молча наблюдала за происходящим. Некогда очень робкая, незаметная, она постепенно прибрала к рукам все хозяйственные дела в замке. Жюстен ей их охотно доверил, а она — она обманывала его без зазрения совести.

— А ты что молчишь, Сидони? — окликнула ее Ортанс. — Молодому господину не понравилось бы, узнай он, что эта шлюха увивается вокруг отца!

Алин ее слова задели за живое. Поджав губы, она угрожающе наставила на кухарку указательный палец:

— Думай, что говоришь, Ортанс! Это я — шлюха? Я нравлюсь достойным мужчинам и этим горжусь. С тобой такого не случится, посмотреть-то не на что. Давай поднос! Мсье ждать не любит.

С этими словами Алин схватила поднос и, качая бедрами, вышла из кухни.

— Сидони, почему ты ей потакаешь? — воскликнула Ортанс, женщина не робкого десятка. — Если мсье Жюстен, вернувшись, узнает, он тебя рассчитает!

— Я поступаю, как считаю нужным, Ортанс. Нашему хозяину нужна компания, Алин ему нравится. Посмотрела бы ты на него сейчас! Приободрился, разговаривает.

И Сидони тоже посеменила к выходу.

Гуго Ларош, невзирая на немощь, приковывавшую его к постели вот уже шесть недель, здравомыслия вовсе не утратил. Помутнение рассудка он симулировал нарочно — чтобы было время подумать. Много дней ноги были как мертвые, но мало-помалу он начал ими двигать, вставать, а потом и ходить. Разумеется, втайне от всех.

Он в душе злорадствовал, глядя, как прислуга исполняет омерзительные обязанности, связанные с уходом за инвалидом. Сейчас это делала Марго, новая горничная, — выносила нечистоты в эмалированном ведре, совершала его интимный туалет. Сперва всем этим занималась Сидони, но вскоре отказалась.

Едва узнав из болтовни слуг возле своей кровати, что Жюстен уехал в Нью-Йорк, Ларош сбросил маску полоумного старикана со всеми ненужными уже предосторожностями.

Ловкий лицедей, он притворился, что умственные способности возвращаются к нему постепенно, и однажды вечером попросил Сидони позвать Алин, пообещав обеим приличное вознаграждение.