— Я не хочу говорить о себе, — тихо сказала я.
В данный момент моя психика не была утонченным местом. Половина этого все еще лежала на поверхности, просачиваясь к ногам Ронана по мраморному полу.
— Ну, а я хочу. И думаю, что ты в долгу передо мной.
Я вздрогнула, поняв намек в его голосе. Я та, кто втянула его в этот беспорядок. Возможно, именно я подпишу его свидетельство о смерти. Слезы жгли мне глаза.
Он вздохнул.
— Я не это имел в виду. Я должен был предполагать, что ты полетишь в Москву. Мне не следовало отвлекаться на ту официантку.
Тихий смешок вырвался у меня, хотя по щеке катилась слеза. Он просунул руку сквозь прутья решетки и вытер ее. Костяшки его пальцев были сломаны, соответствуя его внешности: разорванная рубашка, испачканная грязью и пылью. Он даже лишился своих ботинок и носков. Это такое странное зрелище, что раздался жалкий звук, нечто среднее между смехом и рыданием.
Он взглянул на источник моего веселья и усмехнулся.
— Они не хотели, чтобы я повесился на шнурках. Ещё забрали мой ремень.
Он полагал, что найдет меня призраком самой себя, не одетой в ярко-желтое, без видимой физической раны.
— Я признаю, что быть запертой в его гостевой комнате в течение нескольких дней подряд действительно отстой, но кроме этого, это не было худшей ситуацией для меня.
Его присутствие источало разочарование.
— Почему ты всегда относишься ко всему легкомысленно?
— Нет. Со мной действительно обращались не так уж ужасно.
Он издал едкий звук и, оттолкнувшись от решетки, принялся расхаживать по камере.
— Тебя унизили, накачали наркотиками, держали в плену, отравили и Бог знает что еще. Мне бы очень не хотелось видеть то, что ты считаешь ужасным обращением.
— Откуда ты все это знаешь?
Он бросил на меня мрачный взгляд.
— У меня есть свои способы, — продолжая расхаживать по периметру камеры, сказал он, — Насчет крови. Как это исчезло, Мила?