На улице, как и во всех этих домах до единого, не было ни души. Мерседес предположила, что все, кто находился у себя дома, когда упала бомба, либо погибли, либо получили ранения. Последние обрывки надежды, за которые она хваталась все эти недели, таяли на глазах. Она так мечтала найти в этом городе Хавьера, а теперь – какая ирония! – надеялась, что он так и не добрался до Бильбао. Мерседес почувствовала, что ее бьет дрожь. Она была холодна, как лед, и коченела, потрясенная таким ударом.

Пальцы сжались в кулак, сминая клочок бумаги с адресом Хавьера в тугой комок. Позже она без сожалений заметит, что потеряла его. Теперь она и вправду не представляла, куда ей двигаться дальше.

Следующие несколько часов в Бильбао Мерседес провела в очереди за хлебом. Она была гораздо длиннее, чем те, что девушка видела в Альмерии или в любом другом городе на республиканских территориях. Она змеилась по одной улице и, повернув за угол, тянулась по другой. Матери с маленькими детьми, как могли, успокаивали своих хныкающих отпрысков, но, если они вставали в очередь уже голодными, за три часа ожидания сосание под ложечкой становилось нестерпимым. Терпение людей иссякало, как и их уверенность в том, что им в итоге хоть что-нибудь достанется.

– Вчера перед мной человек сто оставалось, – жаловалась женщина, стоявшая перед Мерседес, – и тут они опустили ставни. Бах! И все.

– И как вы поступили? – спросила девушка.

– А сама-то как думаешь?

Держалась женщина задиристо, разговаривала грубо. Мерседес чувствовала себя обязанной поддержать разговор, хотя с радостью постояла бы в тишине. Она была совершенно поглощена мыслями о Хавьере и только пожала плечами в ответ.

– Мы остались ждать, что же еще? Дураков не было место в очереди терять, вот мы прямо на тротуаре и заночевали.

Женщина и не думала заканчивать свой рассказ, несмотря на то что Мерседес не выказывала к нему ни малейшего интереса.

– И знаешь, что потом оказалось? Мы проснулись и увидели, что какие-то люди уже влезли в очередь перед нами. Украли наши места!

При этих словах она ударила кулаком одной руки в раскрытую ладонь другой. От воспоминаний о том, как ее место в очереди нагло узурпировали, она снова почувствовала прилив гнева.

– Так что вот так, деваться мне некуда. Здесь-то мне хлеба никак нельзя упустить.

Мерседес не сомневалась, что эта женщина не остановится ни перед чем, чтобы накормить свою семью. От нее веяло такой враждебностью, что становилось ясно: будет нужно, она и кулаки в ход пустит.

В то утро удача улыбнулась еще и Мерседес. Продукты у нее перед носом не закончились, однако она все равно понимала, что, признавшись женщине в том, что у нее нет никого на иждивении, навлекла на себя ее неприязнь. Поскольку строгих ограничений в выдаче продуктов введено не было, семьи с детьми чувствовали себя обделенными. Эта женщина явно считала, что весь мир обернулся против нее и, хуже всего, обкрадывает ее родных. Мерседес ощущала, как та сверлит ее взглядом, когда забирала с прилавка свою буханку хлеба. Подобные вспышки враждебности, случавшиеся даже между людьми, которые находились на одной стороне, были одним из худших проявлений этой войны.