Это случилось в конце сентября, и через две недели сражение закончится и для Антонио.

Смеркалось, и скоро должно было наступить затишье, которое продлится до утра.

– Уж больно здесь тихо, – сказал ему боевой товарищ. – Может, отступают.

– Не надейся, – отозвался Антонио, перезаряжая винтовку.

Он заметил движение в подлеске над ними и вскинул оружие. Не успев выстрелить, он почувствовал, как его бок пронзила резкая боль. Он медленно осел на землю, не в силах ни вскрикнуть, ни позвать на помощь, а его товарищ подумал, что он просто споткнулся об один из камней, что усеивали суровую, безлесную местность, которую они пересекали. В голове у Антонио образовалась странная легкость, появилось чувство отчужденности от происходящего. Он умер? Зачем какому-то человеку склоняться над ним и спрашивать что-то ласково и приглушенно, а что – непонятно?..

Когда Антонио пришел в себя, на него обрушилась страшная боль, мучительная настолько, что выдержать ее было ему не под силу. Боль туманила сознание, и он страшно кусал собственную руку, чтобы не взвыть в голос. Запасы хлороформа в медицинской палатке подходили к концу, и воздух там загустел от пронзительных криков. Из обезболивающих, кроме бренди, почти ничего не осталось, а все страдальцы отчаянно нуждались в болеутоляющем, шла ли речь об осколочных ранениях или об ампутации. Дни, а может, и недели спустя Антонио, словно пребывающий вне времени и места, наблюдал за тем, как его кладут на носилки и вталкивают в отделение поезда, специально переоборудованного для перевозки раненых.

Несколько позже, медленно очнувшись от этой дремоты, он понял, что находится в Барселоне, которая, хоть и была под постоянным огнем, все еще сопротивлялась Франко. Поезд вывез раненых у Эбро в безопасное место на севере, взывая красным крестом на своей крыше к милосердию бороздящих небо фашистских пилотов.

Антонио процесс собственного выздоровления напоминал переход из тьмы к свету. Шли недели, понемногу уходила боль, все более глубоким становилось дыхание, возвращались силы; это было похоже на медленный, но величественный рассвет. Когда он смог удержать глаза открытыми дольше нескольких минут кряду, Антонио понял, что силуэты, постоянно кружившие вокруг него, принадлежали женщинам, а не ангелам.

– Так вы живая, – сказал он девушке, державшей его за запястье, чтобы измерить пульс. Он впервые ощутил прохладное прикосновение ее пальцев.

– Да, живая, – улыбнулась ему она. – И вы тоже.

Последние несколько недель она наблюдала за тем, как жизнь в этом обтянутом кожей скелете то крепла, то слабела. Такая же история была здесь с большинством пациентов. Все зависело от личного везения и от трудов медсестер, которые делали что могли, а умирающие с каждый днем все прибывали, забивая до предела палаты. Нехватка медикаментов означала, что умрут многие из тех, кого можно было бы спасти. Их истощенный голодом организм легко поддавался инфекциям; тут были те, кто пережил бойню на Эбро, чтобы скончаться на больничной койке от гангрены или даже брюшного тифа.