– На родине теперь мир и покой, а нас бомбами забрасывают… – заметила как-то ночью Мерседес, когда они с Кармен прятались, ежась от ужаса, в закопанном в саду убежище Андерсона[84].

– Есть какая-то ирония в том, чтобы попасть сюда, в чужую страну, и снова оказаться под обстрелом немцев, – размышляла Кармен. – Но ты в любом случае ошибаешься. Нет у нас на родине никакого мира. Да и откуда ему взяться при сотнях тысяч политзаключенных?

Эта война с Гитлером была страшной, но когда ситуация осложнилась настолько, что было принято решение эвакуировать из Лондона детей, атмосфера, царившая там, не шла ни в какое сравнение с той, что ощущалась в Бильбао, когда оттуда стали уезжать люди. В Испании страна обратилась против самой себя. Англия же была далека от самоубийства. Тут в воздухе витал страх, а не ужас.

Жители их длинного дома часто ночевали в убежище. Безопаснее места не было. Мерседес и Кармен часами разговаривали о прошлом и о том, что им могло уготовить будущее. Последнее могло сложиться как угодно, и потому их мечты не знали ни рамок, ни границ. Это была неизведанная территория.

Уроки английского и работа по дому не давали Мерседес скучать. А с осени 1941 года El Hogar Español[85] не давал ей грустить. Премьер-министр Республики Негрин подписал договор аренды здания на Инвернесс-Террас, ставшего центром притяжения для испанских эмигрантов, которые не могли вернуться на родину.

Оно стало средоточием их общественной и культурной жизни, местом встречи, чтобы пообщаться, а иногда и попеть, для них всех, начиная от Мерседес, натиравшей английские каминные полки, и заканчивая представителями интеллигенции и политиками в изгнании. На выходных они даже устраивали фиесты. По таким случаям Мерседес откладывала в сторону свою метелку из перьев для смахивания пыли и танцевала. Вихрь ее пышной многоярусной юбки и звук, издаваемый металлическими набойками на туфлях, каждый раз заставляли ее почувствовать себя цельной. Она снова становилась той, кем была на самом деле, и мыслями переносилась домой. Там нашлись еще умельцы петь, танцевать, играть на гитаре и кастаньетах, и теплыми вечерами, когда окна была распахнуты настежь, люди собирались внизу на улице и слушали напоминавший пулеметную очередь топот ног и проникновенные мотивы гитары фламенко. Время от времени кто-то из них, включая Мерседес, даже выступал перед публикой.

Девушка начала регулярно получать письма и кое-какие дорогие сердцу фотографии от матери и в ответ наконец сама рассказала ей свою историю. Из того, как Конча писала об отце, Мерседес поняла, что он стал совсем другим человеком. Это ее опечалило и пробудило отчаянное желание оказаться дома, чтобы как-то помочь. Из последующих писем она чуть подробнее узнала, что стало с Антонио, познакомилась с основными новостями о том, что происходит в Испании. Девушка пришла к выводу, что Кармен права. Пока людей ни за что ни про что бросают в тюрьмы и держат за рабов, мира в их стране не будет. Каждый раз, получая письмо с испанским почтовым штемпелем, она на мгновение загоралась надеждой, что оно от Хавьера. Она знала, что мать переслала бы ей любое его послание. Несмотря ни на что, Мерседес продолжала верить.