– Вы грубы и самоуверенны, и я считаю, что этот разговор зашел слишком далеко. Он… он очень вульгарен.

– И очень интересен, разве не так? Готов поспорить, вы никогда не касались супружеских отношений в разговоре с мужчинами, даже с Чарльзом и Фрэнком.

Скарлетт бросила на Ретта сердитый взгляд. Слишком много он знает. Любопытно, где это он так хорошо изучил женщин. Сплошное неприличие.

– Не хмурьтесь. Давайте назначим день, Скарлетт. Я берегу вашу репутацию и не настаиваю на немедленном браке. Выдержим приличествующий интервал времени. Кстати, сколько он продолжается, этот «приличествующий интервал времени»?

– Я не говорила, что выйду замуж за вас. Неприлично даже упоминать о подобных вещах в такой день.

– Я объяснил вам, почему коснулся этой темы. Завтра я уезжаю, а я слишком пылкий любовник, чтобы сдерживать мою к вам страсть. Но возможно, я был чересчур настойчив в своем ухаживании.

С пугающим проворством соскользнув с софы и встав на колени, он приложил руку к сердцу и проговорил как чтец-декламатор:

– Моя дорогая Скарлетт, то есть моя дорогая миссис Кеннеди, простите меня за импульсивность, от коей вы вздрагиваете. От вашего внимания, конечно, не ускользнул тот факт, что дружеское чувство, которое я питал какое-то время, переросло в более глубокое чувство, чувство более прекрасное, более чистое, более священное. Осмелюсь ли я назвать его? А! Имя ему любовь, и она делает меня дерзким!

– Да поднимитесь вы, – взмолилась Скарлетт. – Не валяйте дурака. Вдруг войдет Мамми и увидит вас?

– Она будет крайне удивлена и не поверит первым знакам моего благородства, – сказал Ретт, легко поднимаясь. – Послушайте, Скарлетт, вы не ребенок, не школьница, чтобы отвадить меня, пуская в ход глупые доводы вроде приличий и так далее. Скажите, что выйдете за меня, когда я вернусь, или, Бог свидетель, я никуда не поеду. Я останусь и каждый вечер буду играть на гитаре под вашим окном и петь во весь голос, чтобы скомпрометировать вас, тогда вам волей-неволей придется выйти за меня ради сохранения своей репутации.

– Ретт, образумьтесь. Я ни за кого не хочу выходить замуж.

– Нет? Но вы не называете мне истинной причины. Дело не в девичьей робости. А в чем?

Внезапно перед Скарлетт возник образ Эшли. Она так отчетливо представляла себе его, словно он стоял рядом – с пшеничными волосами, дремотными глазами, полный достоинства, совершенно непохожий на Ретта. Это он был истинной причиной ее нежелания снова выходить замуж, хотя она ничего не имела против Ретта, а временами он ей даже нравился. Она принадлежала одному Эшли и никому больше – навсегда. Она никогда не принадлежала ни Чарльзу, ни Фрэнку; она просто не могла принадлежать Ретту. Каждая частичка ее души и тела, почти все, что она делала, к чему стремилась, чего достигла, – все принадлежало Эшли, все делалось ради него, потому что она любила его. Эшли и «Тара» – вот чему она принадлежала. Улыбки, смех, поцелуи, которыми она награждала Чарльза и Фрэнка, предназначались Эшли, хотя он никогда не претендовал на них и никогда не станет претендовать. В глубине души она таила страстное желание сохранить себя для него, хоть и понимала, что он никогда не примет ее.