– Нет, нет! – воскликнула Скарлетт. – Ты не можешь испугаться. Тебя ничего и никогда не пугало. Вот я… Ты всегда был очень сильный…

– Если я и был сильный, то лишь потому, что она стояла за мной, – срывающимся голосом сказал Эшли, глядя на перчатку и расправляя ее пальцы. – И… и… вся моя сила уходит вместе с ней.

В его тихом голосе было столько безумного отчаяния, что Скарлетт убрала руку и сделала шаг назад. Возникла тяжелая пауза, и ей показалось, что она по-настоящему поняла его только в эту минуту.

– Значит… – медленно спросила Скарлетт, – значит, Эшли, ты любишь ее?

– Она, – с трудом ответил он, – моя единственная мечта, которая жила, дышала и умерла, столкнувшись с реальностью.

«Мечта! – начиная, как обычно, закипать, подумала Скарлетт. – Всегда у него мечты! Ни капельки здравого смысла!»

А вслух горько и с тяжелым сердцем произнесла:

– Каким же ты, Эшли, был глупым. Как ты не понимал, что она стоит миллион таких, как я?

– Скарлетт, прошу тебя! Если бы ты только знала, что мне пришлось пережить после того, как доктор…

– Тебе пришлось пережить! Ты не считаешь, что я… О, Эшли, ты давно должен был понять, что любишь ее, а не меня! Почему ты не понял? Все было бы иначе и… О, ты мог бы сообразить и не дразнить меня своими разговорами о чести и жертве! Если бы ты раньше сказал мне, я бы… Мне было бы очень больно, но как-нибудь я пережила бы это. Но ты медлил, пока не наступил смертный час Мелли, а теперь уже слишком поздно что-либо менять. Эшли, Эшли, мужчинам полагается знать такие вещи – не женщинам! Ты должен был понять, что все это время любил ее, а меня только хотел, как… как Ретт хочет эту Уотлинг.

Эшли вздрогнул, но глаз не отвел, и Скарлетт увидела в них немую мольбу о молчании и утешении. Все черты его лица подтверждали справедливость ее слов. Ссутулившиеся плечи Эшли указывали на то, что от самобичевания он страдает гораздо сильнее, чем от ее жестоких упреков. Он так и продолжал молча стоять перед ней, сжимая перчатку, как будто это была рука того, кто понимает его, и в затянувшейся паузе негодование Скарлетт сменилось жалостью, к которой примешалось презрение, но она тут же устыдилась своих мыслей. Она пинает несчастного и беззащитного… хотя дала Мелани слово, что будет заботиться об этом человеке.

«Не успев дать ей обещание, я наговорила ему много обидного, хотя ни я, ни кто-либо другой не имеют на это никакого права». Кому, как не Эшли, знать всю правду, и она точит его изнутри, – в отчаянии сказала себе Скарлетт. – Но он так и не повзрослел. Это – ребенок, вроде меня, и он мучительно страшится потерять Мелани. Мелли понимала, чем это обернется… Она знала его намного лучше меня. Вот почему она просила следить за ним и одновременно за Бо. Как Эшли выдержит это? Я могу выдержать. Я могу выдержать все, что угодно. Я уже выдержала слишком много. Но ему не дано… без нее ему никогда и ничего не осилить».