– О, Скарлетт, что… – начала тетя Питти, и ее по-детски пухлые губы задрожали.

– Ничего не говорите, иначе я за себя не ручаюсь, – нервно перебила ее Скарлетт, упирая кулаки в бока, и ее ответ прозвучал резко. При мысли, что сейчас придется говорить о Мелани и заниматься неизбежными скорбными приготовлениями, к ее горлу снова подступил комок. – Да помолчите вы обе!

Ее повелительный тон заставил обеих женщин обиженно и беспомощно отшатнуться. «Я не имею права плакать у них на глазах, – подумала Скарлетт. – Я обязана держаться. Если они станут плакать, завоют и негры, и мы все спятим. Я обязана собраться с духом. Предстоит многое сделать. Сходить к гробовщику и договориться насчет похорон, потом навести здесь чистоту и принимать людей, которые придут ко мне плакаться. Эшли для этого не годится, как не годятся Питти с Индией. Мне опять придется отдуваться! Я всегда за кого-то отдуваюсь».

Она обвела взглядом изумленные обиженные лица Индии и Питти и почувствовала раскаяние. Мелани не понравилось бы ее резкое обращение с теми, кто любил ее.

– Простите, но я не в духе, – через силу произнесла Скарлетт. – Это потому, что я… извините меня, тетя, за мою грубость. Я выйду на крыльцо на минутку. Мне надо побыть одной. Я скоро вернусь, и тогда мы…

Она мягко коснулась руки тети Питти и быстро направилась к парадной двери, чувствуя, что если простоит в этой комнате еще секунду, то потеряет над собой контроль. Ей надо побыть одной. И надо всплакнуть, иначе у нее разорвется сердце.

Скарлетт вышла на темное крыльцо и, закрыв за собой дверь, ощутила слабое дуновение влажного ветерка. Дождь перестал, и только падающие с карниза капли нарушали ночную тишину. Все вокруг заволокло густым, немного морозным туманом; туманом, в дыхании которого ощущались первые признаки уходящего года. Дома на противоположной стороне улицы скрылись в темноте, и только в окне одного дома горела лампа, отбрасывая свет на улицу, ведя неравную борьбу с туманом и пронзая его слабыми золотистыми лучами. Казалось, что неподвижная серая дымка окутала весь мир. И весь мир погружен в безмолвие.

Она припала головой к стойке и приготовилась плакать, но ей не плакалось. Горе было слишком большим, чтобы дать волю слезам. Скарлетт вздрогнула и затряслась, не веря в то, что на ее глазах рухнули и рассыпались в прах две несокрушимые цитадели. Она попыталась было прибегнуть к верному заклинанию: «Я подумаю об этом завтра, когда почувствую себя лучше», но оно потеряло свою силу. Значит, придется думать сейчас… о Мелани и о том, как сильно она любила ее и нуждалась в ней, а также об Эшли и о своей упорной слепоте, из-за которой она не смогла увидеть его в истинном свете. Хотя, конечно, эти размышления окажутся такими же тягостными завтра и все последующие завтра в ее жизни.