Он терпеть не может свою работу и совершенно не скрывает этого. Оно и понятно: в кутузке время тянется невыносимо медленно не только для заключенных, но и для простых работяг. Я провел здесь всего неделю, а такое ощущение, будто постарел лет на десять. Морально измотался. Устал.

Вокруг сплошная мразота и безнадега. Камеры грязные и затхлые. А на засранные толчки вообще без слез не взглянешь. Но самое неприятное – это гнилое состояние депрессии, которое жрет тебя изнутри, подобно червю-паразиту. Трудно сохранять бодрость духа, когда знаешь, что лучшие годы твоей жизни пройдут на зоне.

Нет, вы не подумайте, я не в претензии. Это мой осознанный выбор. Просто тоска по былому грызет зверски. Прямо куски из меня выдирает. Закрываю глаза – и лицо матери вижу. Потом моргаю и бац – уже Стелла передо мной. Обнаженная, закутанная в одну лишь тонкую полупрозрачную простынь. Красивая до невозможности…

Этими воспоминаниями мне предстоит жить несколько ближайших лет. Поэтому я отношусь к ним чертовски бережно.

Под конвоем все того же жирного охранника молча бреду по провонявшему кислой баландой коридору и перебираю в голове возможные причины внезапного вызова начальства. Может, допросить дополнительно хотят? Или опять с местными правилами знакомить будут? Не очень бы, конечно, хотелось. У меня еще после первой «беседы» синяки не сошли.

Однако не один из тех вариантов, что я прокручивал в голове не сбывается.

– Подпиши, – басит начальник, едва я успеваю показаться на пороге его кабинета.

И прокатывает по столу какой листок бумаги.

– Что это? – с со смесью любопытства и страха скольжу глазами по напечатанным строкам.

– Много вопросов задаешь! – крякает он. – Подписывай, сказал!

Смысл прочитанных слов с трудом укладывается у меня в голове, и я, пробежавшись по ним еще раз, ошалело моргаю. Это что, дебильный прикол какой-то?

– Я не понял, – поднимаю ошарашенный взгляд на начальника. – В смысле «обвинения сняты»?

– В прямом! – он начинает злиться. – Че ты докапался, малец? Подписывай и шуруй отсюда! Свободен.

Свободен.

Это слово колокольным набатом стучит у меня в висках, но я по-прежнему отказываюсь понимать суть услышанного. Как это, блин, свободен? Я ж покаялся во всем! Кто за убийство урода Белянского отвечать-то будет?

Едва я успеваю об этом подумать, как обжигающая волна страха прокатывается по мне от макушки до пят. Сердце испуганно екает, а затем принимается долбиться об грудную клетку, как ошалелое, грозя вот-вот сделать из нее отбивную.

Неужели Стелла во всем призналась? Неужели сумела доказать свою вину?