– Серьезно?

– А то. Убьем двух зайцев. Буду вашим водителем и присмотрю за всеми. Повеселимся как следует. А я послежу, чтобы никто не пострадал.

Мара вздохнула:

– Ничего не выйдет.

– Почему?

– Потому что мать у меня дура, и я ее ненавижу.

Талли эти слова застали врасплох, так потрясли, что она не нашлась с ответом.

– Мара…

– Я не шучу. Она со мной обращается как с маленькой. Плюет на мое личное пространство. Пытается за меня выбирать друзей, диктовать, как мне себя вести. Мне ничего нельзя – ни краситься, ни стринги носить, ни гулять после одиннадцати, про татуировки и пирсинг даже не заикнешься. Не терпится свалить от нее подальше. Я не шучу: как только закончу школу – сайонара, мам. Поеду в Голливуд, стану звездой, как ты.

Талли настолько польстил финал этой речи, что она едва не забыла ее начало. Пришлось силой вернуть себя на правильный курс.

– Ты несправедлива к своей маме. Девочки в твоем возрасте куда более беззащитны, чем ты думаешь. Давным-давно, когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, я тоже себя считала неуязвимой и…

– Ты бы мне разрешила пойти на концерт, если бы была моей мамой.

– Да, но…

– Жалко, что ты не моя мама.

Что-то нежное, ранимое внутри Талли так сильно отозвалось на эти слова, что она сама удивилась.

– Вы еще помиритесь, вот увидишь.

– Не помиримся.

Целый час Талли пыталась пробиться к Маре, но ту надежно закрывала толстая, непробиваемая оболочка гнева. Легкость, с которой Мара заявляла, будто ненавидит Кейти, поражала Талли. Она начинала бояться, что их отношения уже не наладить. А потеря материнской любви – Талли это знала как никто – грозила настоящим опустошением.

Наконец из ожившего домофона раздался голос Эдмонда:

– Пришли Райаны, миз Харт.