Светлый фон

Стук в дверь застает врасплох, хотя Леон знает, что Кэтрин и Джун еще здесь. Просто не ожидает продолжения диалога.

– Войдите.

Дверь приоткрывается, и на пороге появляется Джун, которая почему-то прячет глаза и мнется, как школьница.

– Давай поговорим, – сипло произносит она.

– Давай, – соглашается Леон и кивает на кресло перед собой. – Проходи.

Когда она неловко садится, сердце трескается: они с Тыковкой слишком похожи. А еще она странным образом напоминает ему о времени, когда им было по четырнадцать. Мать запрещала Джун смотреть «Бесстыдников», и та сбегала к Леону, которому никто и ничего уже не мог запретить. А он позволял себе объятия, поцелуи, а потом и много больше, но слишком боялся, что Тыковка узнает и всыпет ему по первое число. Их хрупкая дружба продержалась недолго: Леон сам разорвал ее, чтобы никому не приносить проблем.

– Я хотела…

– Почему ты ни разу не позвонила? – перебивает Леон.

– Ладно, – мрачнеет Джун, – если ты так хочешь знать…

– Хочу. Он на каждый праздник пытался отправить тебе подарок. Он смирился с тем, что ты его ненавидишь, но так и не понял за что.

– Вы переступили черту, – тихо произносит она.

– Как будто ты не знала.

– Угон – совсем другое. Но вы убили человека, и не делай вид, будто не понимаешь, что это не одно и то же.

– Томми никого не убивал. Он за всю жизнь никому… – Ком в горле начинает душить, заставляя спотыкаться на каждом слове. – Никому не навредил.

– А маме он наговорил другого. И я видела, как это ее подкосило, так что… Считай, я приняла свое решение.

– Он нуждался в тебе.

– У него был ты, – упрямо мотает головой Джун. – А у мамы никого.

– Я бы не заменил ему сестру! – Леон начинает терять терпение. – Он нуждался в тебе!

– Но в итоге так и вышло. Ты выбрал его, а он тебя. Если бы мама узнала, что я общаюсь с Томом, я бы полетела с вещами на улицу следующей… И мне, в отличие от него, было бы некуда идти.

Леон затыкается: разговор снова становится напряженным и бессмысленным. Что толку сейчас спорить о событиях восьмилетней давности, если единственный, кому они были важны, уже мертв?