Мне стало не по себе.

Его плечи поникли.

– Это не то, что ты думаешь, – серьезно сказал он.

Я почувствовала себя дурно. Он вздохнул и почесал затылок.

– Извини, ангел! Я уже облажался.

– Просто скажи, в чем дело. Что стряслось? Я не шучу: ты меня пугаешь. Нас обоих.

– Да, папа, скажи! – подал голос Эйм. – Ты какой-то странный.

Роудс покачал головой и вздохнул:

– Закрой дверь, сынок.

Парнишка притворил ее и скрестил руки на груди. У меня по телу пробежал озноб. Изнутри поднимался страх при мысли о том, что могло так его напугать. Он легко справился с летучей мышью. Без проблем поднялся по трехметровой лестнице. Может, он болен? Или с кем-то что-то случилось?

Роудс выдохнул, уперся взглядом в пол, а потом поднял голову и сказал:

– Помнишь, я говорил тебе об останках, которые нашел турист?

У меня вдруг похолодело внутри.

– Нет.

– Я говорил. В тот день, когда сюда залетел беркут, – мягко напомнил он. – Потом об этом писали в газетах. И в городе поговаривали.

Я ничего не припоминала.

Но, опять же, всякий раз, когда начинались разговоры о пропавших в горах, я обычно переставала слушать. Все надежды на то, что история мамы завершится и я получу ответы, умерли давным-давно. Возможно, это было эгоистично, но мне было легче жить, не подставляясь под бетонные плиты горя, не фокусируясь на случаях, слишком похожих на то, что произошло с мамой. На протяжении многих лет я едва справлялась с собственной болью. Где уж мне было взять на себя чужую?

Порой травмы оставляют после себя толстые рубцы. Пережившие их могут справиться с чем угодно. Они прошли через самое худшее и способны выдержать любой удар, потому что знают, что могут выжить.

Но есть и такие, как я: они выживают, но их кожа становится тоньше. Иногда она истончается до папиросной бумаги. Их тело и дух поддерживает только воля к жизни. Еще – инстинкт выживания. И терапия.

– Турист наткнулся на кости при спуске. Он оказался хирургом-травматологом и решил, что это… человеческие останки. Он сообщил о находке, и полиция их изъяла.