Мы поженились тем же вечером.

Линкольн попросил кого-то об одолжении, и вскоре я в простом белом платье уже стояла рядом с ним в администрации Далласа перед судьей и его милой женой и клялась Линкольну в вечной верности.

Линкольн позаботился о том, чтобы в клятвах не говорилось «пока смерть не разлучит нас». И это казалось правильным. Потому что мы оба знали, что Линкольн не позволит такой мелочи, как смерть, разлучить нас.

– Мы переходим к лучшей части нашей жизни, – сказал он.

И я ответила:

– Знаю.

А потом Линкольн сделал наше селфи и отправил его своему публицисту со строгим наказом – рассказать всему миру.

И это тоже казалось совершенно правильным.

* * *

Иногда складывалось впечатление, что нашей любви слишком много. Что эмоции, которые мы испытывали, поглотят нас и разрушат. «Это не может длиться вечно», – шептали мои демоны. Он уйдет.

Линкольн как будто всегда предчувствовал приближение темноты. Он прижимал меня к себе и часами боготворил мое тело, шепча, как сильно он меня любит, что я его душа, и он никогда меня не отпустит.

Его одержимость была живым, дышащим созданием, и я к нему пристрастилась, я жаждала его до мозга костей. Все в наших отношениях было нездоровым, именно о такой созависимости предупреждают все специалисты мира и молят сопротивляться ей. Но я бы от нее не отказалась.

Он давал мне все. Его внимание, любовь, тело… само его дыхание. И я в ответ отдавала все, что было у меня.

– Ты моя, – шептал Линкольн, сосредоточенно наморщив лоб, и медленно толкался в меня.

И я ему верила.

Если бы вы сказали десятилетней девочке, склонившейся над холодным телом матери, никогда в жизни не ставившей ее на первое место, что однажды эта девочка станет для кого-то целым миром, она бы не поверила.

Но теперь у меня не осталось выбора, кроме как поверить, потому что он вдохнул это знание в самую мою душу.

– Я люблю тебя, – пробормотала я, когда Линкольн слизнул слезинку с моей щеки, отчаянно желая завладеть каждой частичкой меня, даже моими слезами.

– Скажи еще раз, – приказал он, не отрывая от меня взгляда.

Напряженность между нами росла с каждым днем, как на каменной стене разрастался плющ. Думаю, если бы я попыталась уйти, он бы убил нас обоих. И эта мысль приносила мне садистское, болезненное утешение.