Каким-то странным образом кажется уместным, что именно эта еда сейчас стоит на столе.

По какой-то причине меня даже не пугает и не злит мысль о том, что Виктор шпионил за мной, чтобы узнать, какую еду я люблю. Это почти… мило, в каком-то чудаковатом смысле.

Очень по-викторовски, если можно так сказать.

– Хватит пялиться, – ворчит Мэлис, отодвигая для меня стул. – Садись и ешь. А то остынет.

– Хорошо, – говорю я, улыбаясь и занимая свое место.

Виктор раздает тарелки, и мы накладываем на них еду – зачерпываем рис из большого контейнера в центре стола, затем добавляем разные виды карри и берем наан.

Все пахнет изумительно, и я с удовольствием набрасываюсь на еду, издавая тихие звуки наслаждения от пряного, пикантного вкуса.

Пока мы едим, я ловлю себя на том, что оглядываю стол, наблюдая за каждым из парней, непринужденно болтающих между собой. Я отчетливо представляю, как они втроем ели так раньше. Может, не эти блюда, конечно, а заказывали пиццу или что-то в этом роде, передавали коробку по кругу и наполняли тарелки.

Как единое целое.

Как семья.

Вик сказал, что лучше быть одному, чем с кем-то, кто может причинить тебе боль, и, услышав историю Мэлиса об их отце, я поняла почему. Но, по правде говоря, я не думаю, что ему когда-нибудь придется остаться одному – по крайней мере, до тех пор, пока двое парней, сидящих напротив него за столом, все еще живы. Они прикроют его спину, несмотря ни на что. Увы, немногим так везет.

Братья очень разные, но эти различия, кажется, только сближают их, а не отдаляют друг от друга.

Я наблюдаю, как Виктор аккуратно выкладывает на тарелку маленькие кучки карри, раскладывая их отдельно друг от друга и используя наан, чтобы не испачкать пальцы. Рэнсом просто наваливает еду, не обращая внимания, соприкасается ли корма с тикка масалой. У Мэлиса в руке самоса, и он макает ее в соус, который, как я знаю, безумно острый, затем откусывает кусочек и даже не морщится.

Рэнсом тянется за добавкой курицы в масле, и немного соуса попадает между его тарелкой и контейнером на столе.

– Обязательно так делать? – морщится Вик, прожевывая и проглатывая свой аккуратный кусочек.

– Ага. Еще как, – отвечает Рэнсом, но сам с улыбкой наводит порядок. – Ты же знаешь, я из нас самый неряшливый.

– Нет, это не так, – возражает Вик. – Мэлис – самый неряшливый.

– Отвали, – ворчит Мэлис, но в его голосе нет злобы.

– А ты знаешь, так и есть. Он тот еще неряха, – говорит Рэнсом, глядя на меня, и в его голубых, как океан, глазах пляшет веселье. – Когда мы росли, у нас дома висела его фотография. Это была любимая фотография мамы.