Прижимаю хрупкое тело к своему, уставившись в потрескавшийся потолок. Изабель спит, обняв меня и закинув на меня ноги, а сам я о сне уже даже не мечтаю. После ее слов мне не то что вырубиться, мне дышать тяжело. И не потому что она лежит на моей груди, а потому, что я – гребаный кретин.

Она сказала, что любит меня. Дважды.

А я струсил. В очередной раз.

Струсил, потому что ни черта не понимаю, и это пугает. Звучало так, будто для нее «люблю» – ответ на все вопросы. Но для меня – скорее очередное «почему?». Почему она сказала это? Почему так уверена? Почему она вообще может меня любить? За что? Как можно любить такого, как я? Как можно любить меня?

Мысли, как зазубренные лезвия, перемалывают мой мозг в кашу, пока я отчаянно пытаюсь дышать глубже, но даже поток легкого ветра из приоткрытого окна не помогает. И, хотя я вечно мог бы вдыхать сладковатый фруктовый аромат ее волос, сейчас мне просто необходим свежий воздух. Осторожно встаю, чтобы не разбудить Бель. Остановившись у окна, всматриваюсь в темноту пролеска снаружи, рассеиваемую фарами изредка проезжающих по шоссе за ним автомобилей, но даже спустя несколько минут дышать легче не становится.

Бесшумно одеваюсь, подхожу к спящей Изабель и прикасаюсь к ее мягкой коже. Ее щека кажется мне холодной, поэтому натягиваю одеяло повыше. Обернувшись в последний раз и убедившись, что не разбудил ее, выхожу из комнаты.

Веранда, выходящая на задний двор, открывает вид на густой пролесок. Ну, насколько я могу видеть в ночном мраке. Запах хвои и земли после дождя наполняет мои легкие, и теперь мне дышится легче, а едкий вкус виски немного отвлекает, но режущие мысли все еще не затихают, не давая мне и секунду не думать обо всех словах Бель, прокручивая их снова и снова.

Мы долго говорили обо всем, избегая главного. Она спрашивала про каждую из моих татуировок, и, что странно, ее больше всего заинтересовала та, что на груди. Потому что она отличается от остальных.

Изабель спросила, почему я набил именно фрагмент «Сотворения Адама» и связано ли это с верой. В ответ я как-то глупо отшутился, но после ее вопроса впервые задумался всерьез. Я часто слышал религиозные фразочки от Квентина и пастора, посещавшего колонию, даже сам читал какие-то отрывки из Библии. Да, в колонии было катастрофически мало развлечений. И, признаться честно, в худшие моменты я даже мысленно взывал к Богу, моля об освобождении. Но он не отвечал. Никогда.

А сегодня я впервые испытал не нужду, а едва ощутимое, желание верить в нечто подобное. После тех самых слов Бель. Она любит меня. Эта нереальная, светлая девчонка почему-то любит меня. И, понятия не имею как, это вызывает во мне столь же светлое и чистое ответное чувство. Настолько необычное для моей сущности. Для моей прогнившей, темной сущности. Как назвать это, если не чудом божьим?