– Гай говорил, что ты не будешь крёстным ребёнка Лэнса и Софи, потому что ты мусульманин, – говорю я. – Это правда?

– Я ведь иранец, а моя мама носила паранджу, как полагается, – отвечает Зайд. И удивительно, как меняется тон его голоса и выражение лица, когда он об этом всём говорит.

– Но и я ребёнок американца и испанки. По сути, у нас ведь по традиции религия – христианство, но я, например, никогда не считала себя верующей. Скорее, даже не задумывалась о Боге.

– К чему ты клонишь, Лина? С хуя ли начала этот разговор?

Я тяжело вздыхаю, глядя на двери дома, за которыми сейчас решается судьба несчастных девушек.

– Если ты веришь в Бога, может, подумаешь над тем, что сейчас делаешь?

Зайд издаёт нервный смешок:

– Из всего на свете, что могло меня переубедить, ты выбрала Бога?

– Потому что у тебя вроде как нет больше ничего. Ты отказался быть крёстным ребёнка своих лучших друзей ради Бога. Или я не права? Может, не права? Это какое-то совпадение?

– И при этом по ночам я трахаю одновременно нескольких девчонок, херачу алкоголь с утра до ночи, а моё тело на процентов восемьдесят состоит из татуировок. Тебя это никак не смущает? Это поступки верующего?

Я пожимаю плечами и отвечаю:

– У всех людей должен быть второй шанс. И ты, наверное, слышал об этом. Насколько я знаю, в вашей религии нет людей, перед которыми окончательно закрываются двери к дороге, ведущей к правильному выбору.

Зайд смотрит на меня с интересом, вероятно, не ожидая, что я могу выдвигать такие речи, да ещё и заговаривать о Боге.

– Хочешь, чтобы я поступил правильно? – спрашивает он.

Я слабо киваю.

– Мне нужно спасти этих девушек?

Я снова киваю.

– Блядь, ладно… Так уж и быть, помогу им. – Зайд потирает руки, хватаясь за дверцу фургона.

– Но я поеду с тобой, – с ходу бросаю я.

У него округляются глаза от такого приказа. А то, что прозвучало, было именно приказом. Не просьбой или предложением, а чётким приказом.