Джун договаривает, губы ее дрожат:

– И я не хочу оставлять единственного брата, который у меня остался.

Я замираю.

Задержав взгляд, она уходит, проносясь мимо матери, застывшей в центре кухни: ее кожа нездорово бледная, неопрятные волосы собраны в пучок.

Саманта медленно выдыхает и замечает, что я смотрю вслед Джун. Выгляжу я, должно быть, таким же опустошенным, как и чувствую себя внутри.

– Ты поговоришь с ней?

Я бросаю взгляд на Саманту:

– Что?

– О колледжах. Это важно. Ей нужно… ей нужно что-то. Чтобы отвлечься. Некая цель.

– Ей нужно время, чтобы залечить раны, Саманта. Не прошло и двух недель.

– Мама. – Она прикусывает губу, опустив голову, словно избегая моего озадаченного взгляда. – Ты же не умрешь, если будешь называть меня так?

У меня перехватывает дыхание.

Сердце сжимается.

Саманта никогда раньше меня об этом не просила. Бейли всегда уважали мое решение обращаться к ним по именам, а не «мама» и «папа». Они знают, это не потому, что я не люблю их или не ценю их доброту и заботу, которой они окружают меня многие годы, – это просто глубоко укоренившаяся детская реакция на то, что со мной произошло, и я живу с ней всю жизнь.

Но теперь Тео больше нет.

Я единственный сын, который у нее остался.

Меня гложет чувство вины.

Шагнув вперед, я подхожу к Саманте, чтобы обнять ее, чтобы утешить, словно извиняясь за, что никогда не стану тем, кто ей нужен… но она отходит. Она отстраняется.

И извиняется.

– Забудь, – шепчет Саманта. – Прости, что я так сказала.