— Показать женщину не просто чертовски сексуальной, а так, чтобы вызвать желание не только её трахнуть, но спрятать в объятиях и защитить от всего мира, под силу только женщине.

Киваю в спину Соне и медленно курсирую по залу. Каждая ниша напоминает личный будуар, двери в который распахнули без разрешения. Внезапно оказываюсь у сквозной арки. Ступаю под неё и оборачиваюсь через плечо. Соня по-прежнему разглядывает мой портрет, который провожает меня саму, одобряя не задерживаться на месте.

Отворачиваюсь и проваливаюсь в царство тени и света. Соло, монохром и минимализм. Постепенно понимаю, что каждая девушка и каждый мужчина на фотографиях полностью обнажены, но волей художника их лица спрятаны за веером, шляпой или волосами, а тела прикрыты глухими чёрными полосами, волнами и зигзагами, которые дарят им геометричные наряды дня и ночи. «Во всех живёт своя тьма, которую чаще всего пытаются очернить, хотя без неё мы, наверное, перестали бы вообще замечать свет», — думаю на ходу, не притормаживая ни у одной работы, и продвигаюсь дальше.

— Ты куда рванула? — окликает догнавшая меня Соня и слегка толкает в плечо, резко останавливаясь. — Алка, какая же ты красивая! — выдаёт как будто бы ни с того ни с сего, однако, ещё не видя, я чувствую, что мы набрели на наш второй кадр с Диной, который был отобран жюри конкурса.

В глазах Сони неподдельный восторг и гордость. Залипаю в них на пару секунд.

— Это моя подруга! — сообщает тем временем Сонька всем, кто стоит рядом с нами, обнимает меня и шепчет на ухо: — Предложений о сотрудничестве желать не буду — они уже у тебя в кармане, но если тебя не вычислит хотя бы треть присутствующих здесь мужиков, то придётся окончательно забить на всю их слепошарую и бестолковую братию.

Набираюсь смелости и смотрю туда, куда устремлён взгляд Сони.

Квадратный формат словно повторяет окно, перед которым я раскинула руки. Расстёгнутая рубашка пронизана миллионом прозрачных солнечных лучей, обрисовывающих мои формы одновременно целомудренно и нагло. Справа от моего портрета девушка также раскинула руки, только под дождём, и промокшая летняя одежда скульптурно облепляет её тело. Слева находится изображение женщины в чуть осевшей мыльной пене, частично соскользнувшей вниз по голой коже.

— Ал, самой-то как? — тихо спрашивает Соня.

— Странно, — отвечаю, не раздумывая. — Ведь я уже видела эти снимки и всё равно сейчас смотрю на них в одно и то же время со стороны и изнутри. Я всегда считала, что боль корёжит и уродует. Только она же и перерождает и, как ни парадоксально прозвучит, делает человека красивее, потому что не терпит масок, выжигает их за ненадобностью и обнажает настоящую суть. Получается уродливая красота, но не во внешности и душе, а в способе её достижения.