В полдень прибываем в родной город. Дорожная непринуждённость улетучивается. Дети затихают. Я, как ни борюсь с собой, нервничаю, щёлкая ногтем по шву на джинсах.

Стас сосредоточенно паркуется. Затем обводит нас всех серьёзным взглядом.

— Алла, прокатишься со мной ещё немного?

— Только сначала приму душ, — придаю голосу мнимой твёрдости.

— Конечно. Я тогда тоже переоденусь и заеду за тобой минут через сорок. А у вас, — он обращается сразу к обоим сыновьям, — сегодня несанкционированные каникулы. Найдёте, чем заняться.

Двадцать минут стою под горячими струями, смывая пыль, усталость и липкую маету, которая дико раздражает, неизменно сопровождая подвешенное состояние неопределённости, с чем бы оно не было связано.

Сушу волосы, слегка замазываю синяк и натягиваю чистые джинсы и толстовку. Не представляю, куда меня повезёт Стас, но после побега из больницы в домашних тапках, я готова появиться в таком виде хоть на приёме в королевском дворце.

Тимка оккупирует ванну, соорудив в ней небоскрёб из пены. Тёму отвлекает Ксюша. Он жестом показывает, что на связи. Я шлю ему воздушный поцелуй и отправляюсь навстречу неизвестности с уже подъехавшим Стасом.

Неторопливо спускаюсь по лестнице.

Я не тяну время.

Не боюсь.

Не сомневаюсь.

Хочу узнать, куда и зачем Стас приглашает меня прокатиться.

— Тогда что за дурацкий протест трепыхается внутри, чёрт тебя подери?! — цежу вслух сквозь зубы.

Ускоряюсь, стуча подошвами по ступеням, но вдруг останавливаюсь как вкопанная на площадке между этажами.

Правда колется, режет, лупит прицельно. Когда же тебя ещё и тыкают в неё носом, как неразумного котёнка, но не со зла, а чтобы объяснить всё максимально доходчиво, то противодействие и вовсе шпарит на запредельных оборотах.

Стас уже пытался донести до меня его правду, только я была разбита в хлам, трещины сквозили и протекали, ничего не удерживая, даже свою правду, которая какое-то время подстраивалась к моему режиму «выжить» и предусмотрительно не выпячивалась вперёд.

Теперь мои черепки собраны в новый сосуд. Клей ещё не просох, края не отшлифованы, но правда смело наполняет его изнутри и извне.

Только собственной правде веришь больше, чем чужой. Однако, это не означает, что чужая правда автоматически становится неправдой лишь потому, что она неудобна, идёт вразрез с твоей и с той самой общепринятой, её хочется опровергнуть, чтобы всего-навсего доказать свою правоту, и не важно даже: к лучшему или худшему.

Выхожу из двора. Стас стоит у машины.