Но пластырь лучше срывать сразу, как бы ни было страшно.

– Такие, как я, годятся лишь для воспоминаний, я запомнил, – кивнул Хит.

Он резко поднялся на ноги, одернув футболку, и достал из кармана ключи от машины. Кэт открыла рот, как будто хотела что‑то еще сказать, но не находила слов. Ни извинений. Ни оправданий.

– В конце концов, мы ведь оба знали, что это все временно. К тому же я не обманывала, когда говорила, что все это не для меня: свидания, отношения.

Но он уже завязывал шнурки на кроссовках.

– Я не влюбляюсь, Хит! Я никогда…

– Ты не влюбляешься потому, что обожаешь все контролировать, а это единственное, что тебе неподвластно, – произнес он.

– Это не так!

В тяжелой тишине, подхватив с пола куртку, он бросил на прощание:

– Любовь – это всегда борьба. Вопрос в том, за что ты борешься или с чем. Ты можешь бороться с собственными чувствами или за них. Выбор за тобой.

А потом ушел. Кэтрин, бросившись к окну, провожала его машину взглядом до самого конца улицы и, когда та скрылась за поворотом, заплакала.

Она опустилась обратно на диван и, обняв подушку, молча глядела в одну точку. Через час входная дверь хлопнула. Кэт щелкнула пультом, включив первый попавшийся канал. Подойдет, чтобы мать не услышала, как она шмыгает носом.

– О, ты не спишь.

– Нет, фильм смотрю.

Но мама, скинув пальто, вздохнула и вместо того, чтобы уйти наверх, опустилась на диван рядом, положив голову дочери себе на колени. Кэтрин зажмурилась, чувствуя, как из уголка глаз снова покатились слезы. Хорошо, что свет никто так включать и не стал.

– И кто этот джентльмен? – спросила мама, гладя ее по волосам. – Тот, что привел в порядок нашу подъездную дорожку и украсил дом.

– Он не джентльмен, мам, – шепотом ответила Кэтрин, стараясь говорить спокойно. – Он бандит.

Но мама лишь улыбнулась, приняв ее слова за шутку.

– И как зовут бандита?

– Ты будешь смеяться.