– Я знаю лишь, что благородный муж должен говорить правду. Это ты виновата, ты!

– Разве я прибежала бы сюда, не отними ты мой рисунок?

– Ты недостаточно усердно тренируешься играть на чжэне, зато учишься у этих монахов-иностранцев западной живописи. Что такого в том, что мне захотелось взглянуть?

Гао Уюн поначалу беспокоился, но император Юнчжэн вел себя как обычно. Он не только нисколько не расслабился и не отвлекся, но, напротив, приступил к работе с еще большим усердием. Накинув халат на плечи, он, сидя на кане, до глубокой ночи читал докладные записки.

– Ваше Величество, уже поздно, – дважды напоминал ему Гао Уюн, но император не обращал никакого внимания на его слова. Евнуху ничего не оставалось, кроме как молча стоять рядом и быть готовым выполнить любое распоряжение.

В кабинет вошла Чэнхуань с маленькой лампой разноцветного стекла в руках. Евнухи хотели было поприветствовать ее, но она приложила палец к губам, веля им сохранять тишину. Опустившись на кан, Чэнхуань свернулась клубком у коленей императора Юнчжэна, будто большая кошка, молча наблюдая за тем, как он пишет.

Едва заметно улыбнувшись углом рта, император Юнчжэн положил одну руку ей на спину, другой продолжая быстро строчить иероглифы.

Через какое-то время он отложил кисть и спросил:

– Почему ты еще не спишь?

– Царственный дядюшка тоже не спит.

Император Юнчжэн знаком велел Гао Уюну убрать все документы. Тот с выражением невероятного облегчения на лице выполнил повеление.

Сняв с плеч свой халат, Юнчжэн накрыл им Чэнхуань.

– Что такое?

– Царственный дядюшка, а я правда родная дочь тринадцатого господина и тринадцатой госпожи?

– Чэнхуань!

Император Юнчжэн всегда души в ней не чаял, но сейчас его лицо мгновенно посуровело. Боясь вновь заговорить, Чэнхуань обиженно и с явным недовольством опустила голову.

– Ты что-то услышала? – спросил Его Величество.

– Нет, ничего. Я просто не понимаю, чью память я должна чтить каждый год в двенадцатом месяце.