— Ройтман сказал, ты ищешь архив.

— Так Ройтман знал где ты? — повернулась его голова в мою сторону.

— Да, ему ничего не стоило меня найти. Я плохо спрятала концы, засветилась в сети. Он рассказал мне про досье, и я испугалась, раз ты его ищешь, значит, у тебя из-за него неприятности.

— Что ещё он тебе рассказал про досье?

— Ничего. Боюсь, он хотел выведать эту информацию у меня. Что и на кого там есть. А может, ему был нужен только один файл — файл матери.

— И что ты ему рассказала? — так сильно билось его сердце, что я его слышала, даже подняв голову.

— Ничего. Я его не открывала. Только тот файл, где были фамилии.

Рахманов кивнул, безоговорочно мне веря.

— Откуда у тебя архив? Ты ведь никогда не работал с этими людьми, — спросила я.

— У меня был наставник. Старый матёрый адвокат, который учил меня разным полезным вещам, мудрым, важным. Например, что люди понимают только одно — силу. Будь сильнее, даже когда проигрываешь, и ты не проиграешь. Это он кропотливо, годами собирал информацию. Что-то там наверняка давно и безнадёжно устарело, незаконные сделки, что уже давно не имеют силы, серая бухгалтерия, что утратила актуальность ещё в прошлом веке. Но что-то, безусловно, не состарится и через десять, и через двадцать лет. О его досье ходили легенды. Его боялись. Его искали. За него предлагали баснословные деньги. Но его реальная ценность, боюсь, сильно преувеличена.

Я усмехнулась.

— В кинематографе есть такое понятие, называется Мак-Гаффин. Это, по сути, ничто, какая-нибудь глупость: вещь, документ, план, формула, содержимое бутылки, но в фильме это нечто, что имеет особую ценность. Например, туфелька, потерянная Золушкой, без которой принц никак не смог бы её найти. Или горошина, с помощью которой выяснили, что нищенка — настоящая принцесса. Так и твой архив не столько ценен сам по себе, сколько ценна тайна, что вокруг него витает. Ведь он ключ, что открывает все двери, клинок, которым можно сразить любого врага.

— И ты ещё называешь себя глупой? — улыбнулся Рахманов. — Я очень тронут, что ты обо мне волновалась, но уверяю тебя, мне ничто и никто не грозит. И тебе тоже. Но пусть нас боятся, ведь, если что, я всегда могу пусть его в ход, — поцеловал он меня и поднялся. — Я не знаю, как ты, но я бы уже что-нибудь поел.

— Тимур, — смотрела я, как он одевается. — Можно я спрошу?

— Почему нет?

— Это то, о чём ты не захочешь говорить.

— Ну тогда начни, а я подумаю, отвечать ли.

— Ты, правда, никогда мне с ней не изменял?

— Может, тебе спросить об этом Камилу? Вы вроде всегда были друг с другом честны?