Шли молча. Глаша плакала. Когда Катерина попыталась обнять ее, немец больно ткнул винтовкой в спину и закричал: «Найн!»

Идти стало тяжело, колючий ветер задувал снег под платок, в валенки. Руки озябли. Щеки, лоб и нос горели от холода.

Катерина шла и горевала: «Боже мой, убила человека – грех-то какой! Смертный. Последний час настает, порешат меня, а я даже исповедаться не успею, так и умру. Господи, Господи, Господи. И Глашу с собой в могилу затащу. Двойной грех – и мне отвечать. Ни Сашу, ни Колю больше не увижу, не приголублю, не обниму. Как же Саша без меня? Ох, горе! Милый мальчик мой, прости меня. А с Александром теперь что сделают? Ах, беда! Что же я натворила?» Вспомнился Николай, и Катерина с радостью подумала, что скоро увидит его на том свете, смирилась и внутренне притихла. Она стала вспоминать свою жизнь. Захотелось снова пережить то хорошее, что случилось с ней. И хорошего оказалось не так мало. Она словно доставала из шкатулки памяти кусочки счастья, разглядывала, любовалась ими одним за другим и укладывала обратно, чтобы уже никогда больше не достать. Она приготовилась к смерти.

Привели в усадьбу, в немецкий штаб. Катерина, поднимаясь на крыльцо, подумала: «Здесь мои начало и конец, мои аз и ять… Ну что ж, ни о чем не жалею. Только бы дочку спасти».

Повели на второй этаж. Катерина вспомнила, как ее гоняли по этой лестнице, когда не могла родить Сашу, и что с этой лестницы упал Николай, а она его потом выхаживала. Много воспоминаний хранил этот дом.

Их ввели в бывший кабинет Николая. Сейчас здесь стоял привезенный откуда-то незнакомый стол, на котором ждали своего часа немецкие конфеты в ярких обертках, жирная ароматная колбаса, потели бутылки коньяка и вина.

У окна задумчиво курил немецкий офицер. Он обернулся: высокий подтянутый мужчина под пятьдесят, к вискам уже прикоснулось время, которое, впрочем, красило его.

В кабинет привели пожилую переводчицу, учительницу немецкого, которую Катерина хорошо знала. Следом проник довольный, улыбающийся Митрий.

– Помнишь меня? – спросил через переводчицу офицер.

Катерина внимательно посмотрела на него. Но нет, она не понимала, кто перед ней.

– А я узнал тебя – почти не изменилась. Не думал, что ты выжила при советской власти. Я Роберт, – добавил немец по-русски.

Катерина все еще не могла понять, откуда может знать его.

– Фриценька, – подсказал офицер.

И тут Катерина вспомнила молоденького немецкого пленного солдата, которого отправила работать к Фриценьке и с которым та сбежала.

– Да, помню! Она жива?

– Она в Берлине, – ответил офицер через переводчицу. – Так же, как и я, ненавидит Россию. Я здесь, чтобы уничтожить и вашу страну, и все ваши деревни, особенно это Курово-Покровское, где грязные крестьяне издевались над Фредерикой. Мы сожжем все в округе, – сказал он. – Теперь, когда Москва наша, ничто нас не остановит.