– Бедный Клаус, умереть в Рождество, – задумчиво пробормотал офицер, перешагивая через Катерину. – Увести их! – скомандовал он часовому, стоявшему у двери.

Митрий бросился к офицеру:

– Господин офицер, дайте я сам их расстреляю? Сам!

Но офицер жестом показал – увести. Катерину и Глашу выволокли за волосы и спустили в холодный подвал, где сидели пленные солдаты. Митрий, пока спускались по лестнице, бежал за ними вслед.

– Ты сдохнешь наконец, сука, – зловеще прошептал он, приблизившись к Катерине, обдав ее кислым запахом тушенки и вина, – видно, уже отметил Рождество с немцами.

Сползая по хлипкой прогнившей лестнице в подземелье, Катерина подумала: это ее последняя ночь – утром убьют. Пусть бы пулю в голову, чтобы сразу, наверняка.

Катерина хорошо знала подвал, каждый его закуток, – в молодости не раз бегала сюда за кадушками душистой квашеной капусты, пересыпанной блестящими бусинами клюквы, огурцами цвета августовской листвы, запечатанным белесым жиром вареньем. А до империалистической здесь томилось еще и французское вино в игриво-округлых пыльных бутылках с посеревшими этикетками. Пробовала лишь раз, но до сих пор помнила кисловатый вкус, как неожиданно занемел язык, и все, что произошло тогда и навсегда изменило течение ее жизни. Подвал не казался, как сейчас, пугающим. Наоборот, в полном порядке, расставленные рядочками, как солдаты на параде, на деревянных полках красовались запасы снеди – свидетельство домашнего благополучия. Сейчас же под влажным сводчатым потолком с кирпичной кладкой в полном мраке тошнотворно, удушающе воняло плесенью и мочой.

Спустившись, Катерина, все еще не привыкшая к темноте, почувствовала рядом чье-то движение.

– За что вас, девочки?

– Немца убили, – призналась Катерина и сама удивилась, как просто и обыденно это сказала. Будто прочла в какой-то газете.

– Ты убила, – глухо буркнула Глаша.

– Ох, милые вы мои! – вздохнул, срываясь на кашель, один из пленных.

– Ня трэба было! – послышался еще один голос.

– Что уж теперь… – прошептала Катерина. – Сколько вас здесь, ребята?

– Тридцать осталось.

Катерина присмотрелась – ни кроватей, ни настилов – солдаты вповалку, как беспомощные сиротливые дети, жались друг к другу на каменном полу, чтобы хоть как-то согреться.

– Как же здесь воняет! – застонала Глаша.

– Офицер их сказал, что Москву взяли, – прошептала в темноту Катерина.

Темнота сейчас стала ее союзником, матерью, заслоняя собой страшное, скрывая ужасы подвала. За себя Катерина не боялась. Подумала, что же страшит больше: то, что Глашу убьют, или все-таки, что Москву взяли? Сейчас большое, великое, отодвинулось куда-то далеко, скрылось. Но неужели ее с дочерью смерти, маленькие бессмысленные крупинки, что-то могли дать огромной абстрактной родине? Да и не вспоминала о родине, когда убивала этого немца.