Когда он заглянул в палату, Лиззи еще держала на лице пакет со льдом. Увидев Эндрю, она опустила пакет и встретилась глазами с вошедшим. Он пытался подготовить себя к первому впечатлению от того, что сейчас увидит, представляя, как она может выглядеть и что он почувствует. Но, видно, подготовился он недостаточно. Он уж точно никак не ожидал увидеть уже наливающуюся на левой стороне ее лица обширнейшую гематому, распухший рот и залепленную пластырем губу. Любой взглянувший на нее сейчас с уверенностью бы сказал, что она выдержала двенадцать раундов с профессиональным боксером и все же ушла в нокаут.

– Смотри, кого я там нашла, Лиззи, – нарушила неловкое молчание Ранна. – И главное, очень вовремя. Доктор хочет, чтобы ты тут еще немножко полежала, и если все будет в порядке, то через пару часов ты можешь уже ехать домой. И я все гадала, как мы тебя повезем, если у Эвви машина забита под самую крышу. А теперь ты можешь поехать с Эндрю. – Она взглянула на Эвви и поманила ее пальцем: – Нам с тобою надо выйти. Сестра сказала, только по одному.

Когда они остались в палате одни, Эндрю подступил к Лиззи поближе:

– Господи Иисусе. Мне ужасно жаль.

– Чего жаль? – вскинула она удивленный взгляд.

– Что на полтора часа опоздал. Что умчался, надутый, потому что, видите ли, задели мое самолюбие. Я не должен был уезжать в Бостон.

– Я сама велела тебе ехать, Эндрю. У тебя есть работа, да и я… – Она вдруг замолчала, с прищуром глядя на него: – Кстати, а как ты здесь оказался?

– Мне позвонил Роджер. Сказал, что попросил тебя оставаться у телефона, но ты не берешь трубку. Он позвонил мне узнать, говорили ли мы с тобой. Рассказал о твоих подозрениях насчет Денниса и сказал, что у него плохое предчувствие. Я стал тебе звонить. А поскольку ты не отвечала – поехал домой. Когда уже подъезжал к дому, увидел пожарные машины… – Он замолчал, припомнив жуткое ощущение внутри, когда увидел фургон судебных медиков.

– Со мной все хорошо, – махнула рукой Лиззи, не дав ему продолжить. – Но давай сейчас не будем все это обсуждать. Я жутко устала.

Она откинулась на спину и закрыла глаза. Какое-то время Эндрю просто наблюдал, как она дышит, и благодарил небо, что видит, как мерно вздымается и опускается ее грудь. В этой застиранной больничной рубашке она казалась такой маленькой и бледной. И такой хрупкой. Он глядел на ее лицо с огромным синяком и пятнами сажи, и при воспоминании о том черном мешке, что вынесли из сгоревшего амбара, у Эндрю сжалось горло. Он едва не потерял ее.

Вот только она ему не принадлежала, чтобы он мог ее потерять.