– Ну, думаю, в этом мне придется с тобой не согласиться, если учесть, что тебе удается сплетать кошмары намного лучше, чем мне.

– Возможно. – Он берет у Джуда еще один кошмар, но странное дело – пожалуй, это самое странное, что я видела за сегодняшний день, – а это немало, – тот уносится от него так быстро, что в конце концов врезается в противоположную стену. – А может быть, тебе и мне просто достались в этой ситуации разные роли.

Он кивком показывает на две нити-кошмара, уже сплетенные вместе:

– Брось сюда еще пару кошмаров, и посмотрим, что мы можем сделать вместе.

Я делаю, как он просит, затем в изумлении смотрю, как он сплетает их легче и ловчее, чем любой мастер по изготовлению гобеленов. Но, когда Джуд пытается протянуть ему еще несколько кошмаров, они убегают от него и вместо этого обвивают мою руку.

Реми бросает на меня взгляд, как бы говорящий: «Я же тебе говорил», и я, схватив их, передаю ему.

– Какую картину ты создаешь? – спрашивает Иззи, продолжая держаться на своем прежнем месте, на безопасном расстоянии – непонятно, то ли от Реми, то ли от кошмаров.

– Я ее не создаю, – отвечает он. – Картинка на гобелене создается сама.

– Ее создаешь не ты? – удивленно спрашиваю я.

– Я волшебник времени, а не художник.

Его ответ еще больше разжигает мое любопытство, потому что он напоминает мне, что гобелен мог сделать до того, как он вышел из строя. Прежде я никогда не видела ничего, что могло бы менять то, что на нем изображено, по прихоти, вот так легко.

– Послушайте! – вдруг говорит Моцарт. Я смотрю на нее и вижу, что на ее лице написано несказанное облегчение. – То противное и пугающее чувство, которое я испытывала с тех самых пор, как мы явились сюда, совершенно прошло.

– Какое противное чувство? – недоуменно спрашивает Саймон.

– Такое, будто кто-то ходит по моей могиле. – Она содрогается. – Оно бросало меня в дрожь.

– Какое-то время здесь находился вампир-тинейджер, – объясняю я ей, – который с тех пор, как мы оказались здесь, приводил сюда новую девушку чуть ли не каждые пять минут. Ты стоишь на том самом месте, где ему больше всего нравилось целоваться и обниматься.

Она пулей отскакивает влево.

– Какого черта? Почему ты ничего мне об этом не сказала?

Я беру у Джуда несколько ярко-бирюзовых кошмаров и передаю их Реми, который добавляет их к гобелену. И впервые мне становится понятно, почему криклеры окрашены в столько разных цветов. Потому что каждый кошмар имеет свой собственный оттенок, отличный от других.

Мне хочется спросить Джуда, что собой представляют кошмары самых веселых цветов. Мне кажется, что они наиболее безобидны – что-то вроде того, что ты выходишь из дома без штанов или тебя кусает бурундук. Но я боюсь, что он скажет мне прямо противоположное, а я не хочу, чтобы он разрушил мои радужные надежды.