— Жить буду, — усмехнулся он. — Ты голодная? Устала?

— Голодная, устала, — кивнула Ксения, быстро несколько раз поцеловала Глеба в губы и пошла на кухню, потащив его за собой. И продолжала говорить: — Я жутко устала и в отпуск хочу. У тебя когда отпуск? Ты же можешь взять отпуск? Чтобы вместе. И давай уедем. Куда захочешь. Куда ты хочешь? Только не Стретовку твою, ладно? А в Стретовку на эти выходные поедем. Можем даже в пятницу. Что там у тебя со сменами?

Сглотнул, попытался перевести дыхание. Ничего не выходило. Ее поцелуй на губах. Все чувства там. На губах. Как ей сказать — вот такой? Как?

— Я… — пробормотал он, — я не знаю… я… Осмоловский звонил. Договорился о встрече с главврачом, как пройдет…

— Да? — она остановилась на мгновение, обернулась, подняла глаза и смотрела теперь прямо ему в лицо. — Но это же хорошо! Что-нибудь другое придумаем, да?

Да. Да, Парамонов, да. Что-нибудь другое.

— Твоего мужа звали Иван Тарасенко, — услышал он собственный голос.

Ксения непонимающе вскинула брови и негромко пробормотала:

— Да. Откуда ты…

— Он служил в пожарной части… несчастный случай, сильнейшая кровопотеря.

Она нахмурилась, взгляд утратил веселость и легкость. Молчала и ждала, чтобы Глеб продолжал. А он не представлял, как сказать самое главное. Смотрел в ее глаза и не представлял. Как он любил эти ее глаза. Влюбляясь тем сильнее, чем больше они оживали. Они ведь оживали, в этом он не ошибался. Глеб медленно подошел к подоконнику. Поставил кактус. Повернулся к Ксении и проговорил:

— Разрыв внутренних органов, острая анемия… Врач, который… не справился.

Она по-прежнему молчала и не двигалась. Лицо застыло, превратившись в маску. Лишь глаза медленно следили за его передвижениями.

— Я тебе клянусь, я ничего не знал, — продолжал Глеб. — Все это время даже не догадывался. А потом мы с… твоим братом… Ни он меня не забыл, ни я его. Он обещал не говорить тебе, но я… это… это было бы нечестно.

— Не тяни, — хрипло выдохнула Ксения.

Парамонов шагнул к ней. Кто из них больше походил на раненое животное? Кто из них сильнее себя искорежил?

— Тарасенко умер у меня на столе и под моим ножом, — каждое слово — ударом отбивало его собственные внутренности до состояния, когда он должен бы истечь кровью. Что же тогда происходит с ней? Но он не мог не продолжать. Потому что помнить ее всю жизнь с этим застывшим выражением лица после того, как видел ее ожившую, невозможно. Он снова разлепил губы и проговорил: — У меня до него вот так… никто. Никогда. Потом его родственники угрожали в суд подать. Отец-генерал… на уши всех поставили… Ну… остальное ты знаешь. Я не подозревал, Ксень. У меня в голове не было… Если бы я мог его спасти, я бы спас.