— К чертям собачьим твою правду, если я даже не знаю, где она теперь.

— Как не знаешь? — вскинулся Глеб, то ли не веря, то ли не осознавая. — Ты же за ее вещами тут?

— Я — тут. Позвонила, попросила шмотки забрать. Я звоню — трубку не берет. Твою ж мать, откуда ты взялся, а? — рявкнул Денис.

— Квартиру купил тут. Сдуру.

— Реально, сдуру.

На крыльце нарисовались грузчики, тащившие комод.

— Вроде все, хозяин, — сказал один из них. — Проверяй.

Глеб молча наблюдал, как Басаргин сходит с крыльца и идет к машине. Молча же наблюдал возню в кузове. Пытался прийти в себя и из тысяч мыслей сформировать пустоту. Пусть и давящую. Но когда Денис собирался погрузить в кабину грузовика еще и себя, не выдержал:

— Если сможешь, дай знать, как она. Пожалуйста.

— А я тебе и сейчас скажу. Хреново она. Когда хорошо — по норам не прячутся, — Денис хлопнул дверью, водитель завел мотор.

Грузовик закружил по двору, выезжая. Глеб, чувствуя, как жара струится потом по пояснице, закрыл глаза. О норах он знал слишком много. Норах и конурах. В конце концов, ничего нового. Его выбрасывали, как нашкодившего пса. Необязательно было сторожить под дверью.

Но разве можно вот так навсегда? Насовсем? Откуда берутся силы вычеркивать, выкорчевывать? Забывать? И где ему самому взять силы забыть, когда хочет помнить. Когда все еще не верит, что все закончено.

Он медленно вошел в подъезд. Как будто был не человеком, а роботом. Позволял завладеть собою медленно наползающей усталости. Постепенно сходил с ума.

Быстро он делал только одно и много позже. Ночью, мучимый бессонницей, он достал телефон. Нашел ее номер, которого теперь уже точно не существовало. И, набрав всего несколько слов, нажал «Отправить», понимая, что это сообщение отправлено не будет уже никогда.

«Ты нужна мне. Будь рядом».

* * *

Дождило почти каждый день. От по-осеннему однообразной мороси, окрашивающей все вокруг в серый заунывный цвет, до ливней, когда тротуары превращались в русла рек. Словно этажом выше прохудился водопровод, и теперь заливало землю. Нередкими были грозы, с оглушающим хрустом разламывающие небо. И никто не мог ничего исправить.

Все и везде рано или поздно любой разговор сводили к погоде, и только Ксению Басаргину погода заботила лишь в качестве данных метеосводок, которые она получала перед каждым вылетом.

Как знать, возможно, она иначе относилась бы к стихии, если бы дождем можно было смыть многие дни — из памяти и из настоящего. Но приходилось вычеркивать самостоятельно.

Со всем свойственным ей упрямством Ксения продолжала делать шаг за шагом, попутно кромсая собственную жизнь до неузнаваемости. Ее преследовал страх, почти животный, что не справится. Трещины панциря, так долго защищавшего ее, неумолимо разрастались — знала, чувствовала, и тело саднило от просачивающейся сквозь них жизни. А она все еще сопротивлялась, латала дыры и залечивала раны.