— Да не меня, — Майкл ласково хмыкнул. — Вокруг. Слышишь волны?..

— Да.

— Закрой глаза.

Джеймс закрыл, откинулся на спинку скамейки. Стиснул пальцы, будто просил не уходить, будто Майкл мог бросить его тут в одиночестве. Майкл придвинулся ближе, сунулся к самому уху.

— Море дышит. Слышишь плеск?.. Волна бьётся в камни. Они чёрные, отсюда не видно. Накатывает, перехлёстывает. Булькает вниз. Шорох — это прибой. Ползает по берегу, туда-сюда. Тихо-тихо. Ветер гудит. Почти не слышно. Там, дальше, есть скалы. Там всё грохочет. Но ты слышишь только шепот. Грохот не долетает. Испаряется над водой. Слушай дальше. Мимо ходят паромы из Плимута в Портсмут. Гудят. Долго-долго. А это поезд. Или электричка из Дорчестера. Стучит на стыках, тудум-тудум. Тудум-тудум. Как сердце. Ветер тёплый. Сильный. Можно даже потрогать. Пахнет снегом. Водой. Солью из океана. Атлантика совсем близко. Иногда кажется, что пахнет ледником. Они на севере, далеко. Там ломаются целые глыбы. Сползают в воду, плывут по течению. Огромные. Медленные. Лёд старый-старый. Ему тысячи лет. Миллионы. Нас ещё не было, а он уже был. Никого не было, а он уже был. Никого не будет, а он останется.

Джеймс судорожно вздохнул, комкая взмокшими пальцами его руку.

— Никого нет, а мы — есть, — прошептал Майкл ему в ухо.

Джеймс длинно выдохнул, открыл глаза. Тёмные, как ночное небо.

— Понимаешь теперь?.. — спросил Майкл. — Никого нет. Кроме тебя. Я не знаю, как ещё сказать. Незачем ревновать.

Джеймс вместо ответа перебрался к нему на колени.

Губы у него были специальные, созданные для поцелуев — мягкие, влажные, идеальные губы. От них дыхание застревало в горле. Сердце стучало куда-то мимо груди, прямиком в живот.

— Полночь пропустим, — прошептал Майкл.

— Нет, — Джеймс положил ладонь ему на затылок, взъерошил пальцами. — Полночь наступит, когда мы захотим.

Глаза у него блестели, хотя луна была укутана облаками — наверное, это горело что-то внутри. Мягкое, сияющее. Как огоньки фейри. Такие манят за собой в холмы, ты идёшь за ними, сбиваешься с дороги — оставляешь за спиной всю прошлую жизнь. Что бы там ни было, никогда не вернёшься назад. Даже если очень захочешь.

— Ты никогда, никогда меня не забудешь, — прошептал Джеймс и провёл прохладными пальцами по его лицу. — Больше никого не полюбишь. Ты теперь мой.

Майкл проехался виском по губам Джеймса, опустил лоб ему на плечо. На щеках что-то пылало — может, от ветра, может, от какой-то нелепой ерунды, которая вилась между ребрами, слепо тыкалась в грудь в поисках выхода.

— Ты же на мне расписался, — тихо сказал Майкл, отчаянно краснея. — Давно твой, придурок.