Джеймс прижался к его плечу, скрючился, как от холода. Майкл обхватил его обеими руками, поцеловал в макушку.

— Да куда я от тебя денусь. Поздно уже, приехали, блять. Я только не знаю, как нам… что дальше-то делать.

Джеймс вцепился в него скрюченными пальцами, сунулся лицом в старый свитер.

— Я тебя не отпущу. Никому не отдам…

— «Сам съем», — подсказал Майкл и вздохнул ему в волосы. Качнул раз-другой, будто убаюкивал. Хотелось что-то сделать, чтобы грусть отогнать, но в голову ничего не лезло. И вроде без вины виноват, и самому обидно.

— Я говорил, я страшно ревнивый, — прошептал Джеймс.

— Это ты каждый раз так будешь с цепи срываться, как кто-нибудь Эвана вспомнит?..

— Сам просил показать, как я психую, — пробормотал тот.

— Да?.. — Майкл ухмыльнулся. — Ну, это другое дело, конечно!.. Доходчиво показал, я прям проникся.

Бобби вылез из-под кухонного стола, сел возле двери и тявкнул.

— Что, опять отлить нужно?.. — мрачно спросил Майкл.

Год кончался на хлюпающей полосе прибоя. Дальше было море, холодное, чёрное, почти невидимое. Дальше было темно. В Дублине в новогоднюю ночь шумели и пили, свистели, орали, небо было золотым, красным, зелёным, белым, оранжевым. Двери открывали настежь, чтобы нечисть не осталась в доме, чтобы все несчастья вымело сквозняком за порог. Пабы ломились от счастливых и пьяных, переизбыток счастья выплескивался на улицы, площади, переулки.

На берегу Ла-Манша было тихо. Майкл смёл снег с рассохшейся скамейки, воткнул в сугроб бутылку шампанского. Влажный ветер взъерошил волосы, отросшие пряди защекотали уши.

— Никогда не встречал Новый год так, — сказал Джеймс и поежился. — Немного жутковато, тебе не кажется?..

Майкл сел лицом к морю, Джеймс, помедлив, устроился рядом.

— Слушай, — Майкл взял его за руку тёплой ладонью.

Джеймс подождал немного, потом спросил:

— Что?

— Что — «что»?

— Ты сказал «слушай». Я слушаю. Говори.