— Все будет нормально.

— Я знаю… я знаю, — сказал тот. Улыбнулся немного нервно: — Если после этого я не пропитаюсь твоим талантом насквозь и не стану крутым — то зачем тогда это все?..

— Постарайся заполучить максимум, — без улыбки сказал Майкл. — Ты тогда говорил про волосы на голове, да? В общем, волосы на теле тоже считаются.

Питер покраснел, но засмеялся:

— Не шути так, а то я сам на тебя наброшусь.

Майкл фыркнул.

— Надеюсь, с девушками ты флиртуешь изящнее.

Питер покраснел еще гуще, но заулыбался

— В этой сцене сила на твой стороне, — сказал Майкл, намазывая масло на тост. Эрик, скотина такая, пристрастился к хорошим манерам, и Майклу постоянно приходилось ему уступать, чтобы оставаться в контакте с ролью. Пиццу и бургеры он больше не ел, пользовался столовым ножом, а за столом сидел прямо.

— Терренс напуган, — возразил Питер. — О какой силе ты говоришь?

— Переступая порог его спальни — самостоятельно, а не по приказу — Эрик шагает в пропасть. Он предает своего Бога. Он позволяет своим желания взять верх над ненавистью. Для него же ненависть к англичанам — это не только естественное чувство, но еще и выбор. Он с головой падает в соблазн. Он успокаивает себя тем, что просто нашел неплохой способ надрать зад еще одному англичанину, просто уже не метафорически. А на самом деле он беспомощен перед своими чувствами. Он действует грубо и резко, потому что сам напуган тем, что с ним происходит. Тем, как сильно он хочет этого. Он чувствует, что теряет себя — и нуждается в помощи Терренса, чтобы найти себя заново. И у Терренса момент его слабости оказывается момент его триумфа. Эрик приходит, чтобы подчинить его — но сам подчиняется, потому что чувствует, что Терренс может дать ему новую цель, еще выше, еще значительнее, чем отец Донован. И Терренс должен это почувствовать. Сам.

— А Эрик может дать ему какой-то намек? — спросил Питер.

— Никогда, — сказал Майкл. — И Терренс должен судить не по тому, что он видит ясно — а по косвенным уликам. Но прежде всего Терренс должен покорять, покоряясь. Не думай об этом, как о сексе на камеру. Это драма. Это отчаяние с обеих сторон. Это дикое, страстное желание чувствовать себя живым, когда вокруг умирают тысячи. Это желание забыться, отречься от мира хотя бы на короткий срок. Вот о чем тебе надо думать.

Питер кивнул пару раз, глядя в стол.

— Ну и слова не забудь, — посоветовал Майкл.

Питер вскинул голову, глянул на него.

— Какое из слов?.. “Ооо”? Или “Оо-оо”?

— “Ыыы”, - поправил Майкл.

Питер, успевший глотнуть чая, фыркнул, едва не подавившись, торопливо глотнул — и расхохотался.