— Ты не думай, что безотцовщина, так теперь самый несчастный, — вздохнула Лея, обнимая Иннокентия. — Мы все измучены нашими родителями. Родители — это наказание детям, любые родители. Чтоб жизнь мёдом не казалась. Какие б они ни были: добрые, злые, пьющие или работящие, два их было или один только. Все одинаково изувечены, кто любовью, а кто — нелюбовью. Ещё неизвестно, кому больше повезло, тебе с твоей мамой, которая о тебе заботилась, или какому-нибудь Кольке из соседнего дома, у которого в семье было народу полно, только батя пил и мамку гонял. Знаешь, изнутри себя ничего в жизни непонятно, потому что, когда из себя глядишь наружу, во всём свой интерес видишь. Везде думаешь: вот я, вот меня, вот ко мне. Надо как-то для того, чтоб понять, как оно на самом деле из себя словно выходить. В общем на мир смотреть, в целом. Когда весь мир и что в нём происходит, к себе прилаживаешь, то лучше б и не жил. Так себя жалко. А когда вокруг оглядишься, то ещё и подумаешь, а мне вроде как и повезло. Ты думаешь, так хорошо, когда у тебя два родителя и оба тебя любят? Машку помнишь? Та всё время рыдала, потому что мы гуляем, а её не пускают, а как же, вдруг Машку украдут, что тогда папа с мамой делать будут? Помнишь, как мы её дразнили за эту родительскую любовь? А? Во-от. А ещё мы эту Машку с нами играть не брали и тайн не говорили никаких. А почему? Потому что Машка плохая? Нет, потому что она дочка мамки с папкой. Из-за них не доверяли. Мы даже не пробовали. Просто были уверены, что родители её во все тайны влезут. Вот они её любили, а жизнь ей своей любовью испортили. А кто-то может смотрел на Машку и мечтал, чтоб его так же?

— Кто? Ты что ли? — удивился Иннокентий.

— А, может, и я! Чего бы и нет?!

— Так у тебя вроде всего было?

— Было всего, а только чужое всё какое-то это было. Как не моё. Да и не похожа я на свою семью, сам знаешь. В детстве дразнили, что подкидыш. Мамка меня стеснялась, хоть на людях не показывала. А дома, бывало, обнимет и плачет.

— Да, как ни крути, все жалеют родителей, что они мучаются с детьми. И никто не в силах понять детей с израненными душами от любви и нелюбви родителей, оплачивающих ошибки своих предков, призванных оправдать существование даже самых последних людей на земле!

— Да, это точно. Вот живёт человек, не человек, а пустяк какой-то. И никому от него ничего: ни зла, ни добра. И вот он нового человека сотворил. И вот уже его кто-то любит, и всё, что он жил, было не зря, и нужен он кому-то… И пустяк этот верит, что нужен, и старается, и самое страшное, когда начинает пользоваться тем, что нужен, заставляет маленького нового человека слушаться и всё такое. Как-то быстро родители забывают, что это им нужны дети, как прощение всего, что они натворили, а не они детям…