Леварса не жалел мрачных красок. Он рисовал страшную картину вселенского опустошения. Содом и Гоморра бледнели перед всепожирающим пламенем термоядерной войны. Тетя Настя сидела ни жива ни мертва.

— Между прочим, — сказал я, — Леварса очень близок к истине. Если когда-либо разговоры о конце света имели под собою почву, то именно сейчас. В ядерный век. Можете мне поверить. Я видел на экране настоящий ядерный взрыв. Это страшно! Это оружие Судного дня. Вот когда человечество единогласно решит покончить самоубийством — пусть начнет атомную войну.

Леварсе очень понравились мои слова в смысле поддержки его, Леварсиного, взгляда на современную войну. Этот абхазский крестьянин попросил меня, журналиста, выступить с «зубодробительной статьей» против тех, кто хочет войны. Нельзя, дескать, играть жизнью миллионов и миллионов людей!.. Я сказал, что против войны пишут и борются и без меня, но что при случае не премину сообщить всем, всем, всем о мнении скурчинского человека…

— Скажу спасибо, Лева. Мое спасибо — не только мое спасибо. Весь народ так думает. Был бы на твоем месте — написал бы об этом красиво и послал бумагу нашему правительству.

— Верно, верно ведь! — поддержала его старуха. — Все скажем — больше веры будет нашим словам.

— А наше правительство горой стоит за мир, — сказал я.

— У нас есть пословица… — Леварса подумал, подумал. — Вот какая пословица: одного человека спросили, значит, что самое дорогое на свете? Этот человек был очень храбрый. Всю жизнь воевал. Был настоящий герой. Знаете, что он сказал? Он не сказал: бриллиант. Не сказал: золото. Не сказал: деньги. Он сказал: мир!

Старуха облегченно вздохнула.

— Дай ему бог здоровья! — сказала она. — Хороший был человек!

Разговор понемногу перекинулся на погоду. Когда пойдет дождь? Позавчерашний дождичек не в счет. Разве это дождь, если землю чуть покропило? Надо, чтобы дождь шел день, шел ночь, еще день и еще ночь. Шел как сумасшедший, чтобы промочил землю на глубину в пол-аршина, чтобы почувствовалась влага, чтобы комья на поле были как комья, а не как булыжники на берегу моря.

— А как же мы загорать будем? — пошутил я.

— Ничего не случится, Лева, если два-три дня дома посидишь. Я тебе чачу принесу, выпьем, в карты поиграем. Когда на поле все хорошо — можно и в карты поиграть.

Старуха держалась точь-в-точь такого же мнения. Если на огороде благодать — человек обут и сыт. А на одном загаре далеко не уедешь. Я их вполне понимал. Так сказать, разумом. А все-таки хотелось ясной, жаркой погоды. Впрочем, вёдро стояло и без учета моего мнения. Небесная канцелярия в этом смысле — абсолютный диктатор: он глух и к голосу разума, и к воплям души…