Торжественная степенность или деланное благодушие, фарисейская покорность или искренняя преданность, подлинная воровская выжидательность, разбойничья увертливость, смелость, воинская собранность или стойкая терпеливость или сатанинская жестокость отражались на разных лицах. Все человеческие достоинства и пороки были представлены в этой комнате…

Келеш снова завел речь о главном — о возвращении сына. Он почему-то еще раз обратился к этой теме, словно не удовлетворяясь сказанным за столом.

Князь говорит стоя, и все стоят. В руках у него длинная трубка. В трех шагах от него — Саатбей Диапш-ипа. Эшерский князь слушает Келеша с видом человека, которому осточертело все на свете. Он нетерпеливо стегает по голенищу нагайкой, сплетенной из бычьих жил.

— Я благодарен судьбе, — говорит Келеш, — благодарен за то, что она вернула, наконец, разум моему сыну. Ибо что такое человек без родины? Что такое, я спрашиваю, человек, который не может поднять меч в защиту родной земли, ибо он отказался от нее, а страна родная не приемлет его как своего сына? Существо такое с виду будто и человек, но это лишь обман: он зверь лесной, и душа у него звериная. Убей такого человека — и ты не будешь в ответе ни перед людьми, ни перед богом, ибо ты убил зверя — подобие хищного и бездомного волка…

У Аслана два выхода: или оскорбиться и возражать, или безмолвно проглотить эту горькую пилюлю. Не для того явился он, чтобы открыто ссориться с отцом… Значит, он должен проглотить эту пилюлю. Он так и поступает. Аслан кивает головой: дескать, правду говорит отец. Брат его, Георгий, отлично понимает, каких усилий стоит этот кивок самолюбивому и гордому Аслану.

Аслан вынужден смиренно выслушать отцовскую речь. «Хитрая бестия! — подумал Аслан. — И какие он находит слова!..»

— Отныне я спокоен, — продолжал Келеш, — мой сын Аслан, как и все мы, должен посвятить себя общей борьбе против врагов наших и прославить свое имя. Он должен искупить и искупит свою вину. — (Аслан кивнул: дескать, и в этом прав отец). Келеш возвысил голос: — Отныне наш долг состоит в том, чтобы объединиться, объединиться и еще раз объединиться. Такова священная обязанность: или мы выполним ее, или замертво падем под кривыми турецкими саблями!

Келеш бросил взгляд на князей, но у него не было времени приглядываться к каждому из них. Перед взором его плыла комната, до предела наполненная людьми. Только Саатбея он видел отчетливо, как цель, в которую целятся. Он видел дерзкую улыбку своего врага, видел усы, вздернувшиеся кверху, словно пики, видел мышиные глаза, глядевшие точно из норы.