Ведь туда же упаковано моё всё и вся! Чертежи, рисунки, ценные фотографии и документы… Даже и из еды что-то завалялось на чёрный день.

Я побежал по дождливым, ночным уже спальным кврталам к социальному кинотеатру.

Вдруг оказалось, что здание оцеплено, а в сквере перед ним местный генералитет принимает небольшой военный парад. Причем всем солдатам на вид было не больше лет шестнадцати – видимо, алюмни какого-нибудь военного училища.

– А, вот и Егор Кузьмич! – окликнул меня один из бритоголовых отроков, попыхивающих цигарками на крыльце кинотеатра.

– Егор Кузьмич, вы куда запропастились? Уже обыскались, – посетовал другой. – Мы без ваших пельмешей ой как скучаем!

– Какой я вам Егор Кузьмич, стервецы! Мне до вашего Егора Кузьмича пилить и пилить!

Ребята все попадали от хохота. У меня в голове навязчиво зазвучала музыка из «Ералаша».

– Ну, Егор Кузьмич, уморили! Небось по бабам шастали, да?

– Да нет, ребята, вы что… – мои слова прозвучали явно неубедительно. – Хотя вообще-то есть там одна…

– Вооот, Егор Кузьмич, ну мы-то знаем, что вы – молоток. Слушайте, а давайте сфотографируемся!

Кадеты окружили меня и скорчили благодушные физиономии.

Мне, в общем-то, и не приходилось что-либо говорить, чтобы всё выяснить. Оказалось, что отроки приняли меня за своего любимого повара Е. К., добрые двадцать лет служившего в их корпусе и куда-то запропастившегося буквально на днях.

Их досадное заблуждение разделили и их учителя-офицеры. В ходи разгоравшегося шабаша они то и дело подходили ко мне, хлопали по плечу и пили за моё здоровье.

По мере роста торжества я всё искал момент отлучиться за тубусом, но всем так нравилась моя компания, что и отвернуться-то от них было неловко.

С их слов мне стало ясно, что я, Егор Кузьмич Налимов, готовить умею решительно лишь одно блюдо – пельмени.

Однако число вариаций этого моего мастерства не знает предела. Я научился делать пельмени из всех видов мяса, теста, овощей, фруктов и грибов. Я адаптировал пельмень под все кухни всех народов мира. Я творил фарш таких изысканных оттенков вкуса и аромата, что меня приняли бы на лучших кулинарных фестивалях планеты, но я остаюсь отшельником и уделом избранных – будущего русской военной славы.

Потом был какой-то автобус, тёмный двор, зассанный подъезд. С грязным вкусом коньяка во рту меня вели в мою комнату буквально под руки. Я не мог держаться на ногах – не помню, кто так решил, не то они, не то я сам.

Всё плыло перед глазами, и вместо лиц у людей были пельмени, а потом и вовсе ничего не осталось, кроме теста и фарша. Один нескончаемый пельмень лепился у меня перед носом, а потом снова разворачивался, превращаясь в горстку мяса и мучной диск.