Ночным горшком уже воспользовались до него. В кувшине осталось достаточно воды для умывания. Стопка монет, приготовленная для нее, разумеется, исчезла, но кошель по-прежнему увесисто звякает при встряхивании. Солидная пачка документов в потайном отделении дорожного сундука — векселя генуэзского банка, в котором Наркис открыл для него счет, — сделала Гривано несколько беспечным в финансовых вопросах. Он переворачивает кошель над столом, чтобы проверить его содержимое. Золотые цехины, серебряные дукаты и сольдо, медные газетты. Несколько лир и гроссо. Одна истертая и поцарапанная джустина с еле различимой надписью на реверсе: «MEMOR ERO TUI IVSTINA VIRGO». Чужеземные деньги: папские скудо, английский серебряный двухпенсовик, четверть экю Генриха Четвертого. Одну голубовато-зеленую монету ему не удается опознать. Он раздвигает шторы и присматривается, повернув ее к свету. Это дукат. Отчеканен монетным двором осажденного города в силу необходимости — из сплава металлов, какие удалось найти. Одна сторона стерлась полностью, а на второй еще видны крылатый лев и год чеканки: 1570-й.

Рука Гривано вздрагивает и немеет, как при ударе по локтевому суставу; дукат падает на пол и катится в угол комнаты. Дрожа всем телом, Гривано наклоняется, чтобы его поднять. Затем нагишом садится за стол и читает рельеф на монете кончиками пальцев, поскольку глаза его заполнены слезами. Вспоминает о своем отце.

«Прекрати сейчас же это глупое нытье! Я принял решение. Маффео и Дольфино останутся здесь со мной. Твои слова кажутся разумными: да, если мы разгромим турок, старшие сыновья унаследуют мое поместье. Вот только мы не разгромим турок. Неужели ты еще не понял? Султан все равно захватит остров — может, в этом году, а может, через год или через десять лет. Так или иначе, это случится. И ни у кого здесь нет сомнений на сей счет. По завещанию я передам Маффео и Дольфино свои земли и имущество, которые вскоре утратят всякую ценность, и, быть может, дар этот станет для них роковым. А тебе я завещаю мое имя и мое место в Большом совете. Я отправляю тебя с Жаворонком в Падую не с целью лишить тебя наследства на Кипре, а потому, что здесь ты можешь унаследовать только смерть».

Гривано вытирает слезы с лица своей рубахой, висящей на крючке, после чего одевается. На мгновение сожалеет о том, что при нем уже нет зеркала Тристана, чтобы он мог сейчас прочесть историю собственного лица, которую он так долго скрывал и старался забыть. Историю, которую не сможет увидеть в этом лице никто другой.

Звонят колокола, но он сбивается со счета ударов. В любом случае день уже в самом разгаре. Надо срочно решать вопрос с Обиццо. Времени остается все меньше.