– Чтобы тебе не пришлось со мной прощаться, – объяснил она. Похоже, для нее это прозвучало избитой шуткой. – Такая у нее уловка. Всем известная. Я же понимаю, что ты меня не заберешь. На нет и суда нет.

– Дело не в тебе, Тесса. Просто у меня на руках Уилф.

– Это точно.

– Он заслуживает ухода. Всегда был хорошим мужем – в меру своих возможностей. Я дала себе клятву, что не отправлю его в лечебницу.

– Нет. Только не в лечебницу, – выговорила Тесса.

– Ох. Что за глупости я мелю.

Тесса улыбалась, и Нэнси увидела в этой улыбке то, что еще с давних времен ставило ее в тупик. Не то чтобы превосходство, но невероятную, неуместную доброжелательность.

– Ты молодец, что приехала, Нэнси. Видишь, я уберегла здоровье. Уже кое-что. А теперь лучше забеги к сестре-хозяйке.

– Не собираюсь я к ней забегать, – сказала Нэнси. – Смываться украдкой – это не по мне. Я попрощаюсь с тобой, как положено.

Теперь уже неловко было спрашивать сестру-хозяйку, что рассказывала ей Тесса, да и стоило ли спрашивать – очень уже это становилось похоже на пересуды за спиной, которые могут вызвать ответную реакцию. В таком заведении ни в чем нельзя быть уверенной.

– Но ты не уходи, пока не попробуешь мышку Элинор. Слепую мышку. Элинор этого ждет. Ты ей понравилась. И не волнуйся – я слежу, чтобы она мыла руки.

Нэнси съела мышку и похвалила. Элинор согласилась пожать Нэнси руку, а потом и Тесса сделала то же самое.

– Если он тогда еще не умер, – проговорила Тесса твердо и разумно, – почему не забрал меня отсюда? Он же обещал.

Нэнси кивнула.

– Я тебе напишу, – сказала она.

Нэнси собиралась это сделать, правда; но по возвращении домой все затмили хлопоты с Уилфом, да и вообще поездка в Мичиган осталась в ее памяти такой тревожной и в то же время призрачной, что она так и не написала.

Квадрат, круг, звезда

Квадрат, круг, звезда

В один из дней уходящего лета в начале семидесятых по Ванкуверу бродила женщина; в этом городе она никогда прежде не бывала и, по собственным расчетам, видела его в первый и последний раз. Выйдя из гостиницы, расположенной в центре города, она прошла по мосту Баррард-cтрит и вскоре оказалась на Четвертой авеню. В то время на этой улице было множество лавчонок, где продавали благовония, кристаллы, огромные искусственные цветы, плакаты с изображениями Белого Кролика и репродукциями Сальвадора Дали, а также дешевую одежду из бедных, овеянных легендами стран мира – либо яркую и тонкую, либо землистую и тяжелую, как одеяло. Музыка, доносившаяся из этих лавчонок, набрасывалась на тебя и едва не сбивала с ног. Так же действовали и сладковатые, чуждые запахи, и праздное присутствие мальчишек и девчонок, точнее, юношей и девушек, которые, по сути дела, устроили себе жилье на тротуаре. Женщине доводилось слышать и читать об этой так называемой молодежной культуре, которая существовала уже несколько лет, но в последнее время, как считалось, пошла на убыль. Однако пробиваться через эту молодежную культуру, застревая в самой гуще, ей прежде не доводилось.