— Видно… И это возмущает, потому что, глядя на вас мне стало очевидно мое…, иии…, и я понимаю, что хотя тоже верую, но не чувствую такого же…, и теперь, мне кажется, что моя вера и не вера вовсе, а попытка в чем-то себя убедить.

— Господь сам приходит, то есть открывается…, но лишь тому, кто к Нему поворачивается, открывает ему двери своего сердца…, рядом с остальными Он просто стоит в ожидании…

— И как же быть…

— Это нужно у других спрашивать… Яяя…, вы же знаете, кто я… от куда мне знать… Я многое начал понимать, но не могу пока даже слов подходящих найти…, но знаю, что должен многое объяснить…

— Отдыхайте, Кирилл Самуилович…

— Хотелось бы успеть все… С чего мы начнем?

— Ну это просто — пройдете экспертизу — даже не заметите…

— А исследования, о которых…

— Это только после возможно будет — сейчас вы под юрисдикцией суда, а вот, когда попадете, даст Бог, под нашу…

Месяц пролетел в совершенном спокойствии, без событий, которые стоило бы упомянуть, ровным счетом ничего не происходило, кроме скучной череды вопросов и ответов, тестов, заданий, принятия пищи, сна и многих, почти бесконечных, молитв, которые он ждал, от которых оторваться не мог. Настал день, когда Марина Никитична, объявив об окончании проведения обследований, пришла попрощаться, с надеждой передав от Лагидзе просьбу не задерживаться после суда, а сразу возвращаться уже настоящим пациентом…

Утром следующего дня та же машина увезла Буслаева в направлении СИЗО, и к обеду он «поднялся» в камеру к обрадовавшимся бывшим сокамерникам.

Будто ничего не менялось все эти дни, немного досаждало, вернувшееся одновременно с местом ощущение некоторого беспокойства, бывшее некогда, перед заседанием рассмотрения кассационной жалобы, что быстро заменилось мыслями о новом суде. По-разному говорили о пересмотре приговоров, часто случалось и ухудшение положения — срок, обманув ожидания, мог и увеличиться.

Признаться, Кирилл не знал, что для него лучше, все, что он желал — это спокойствия и забвения. Прекрасным казалось существование, в какой-нибудь заброшенной келейке с минимум пищи и еще меньшим количеством соседей. Иногда приходили к нему мысли о прежней жизни, как-то вспоминался домик в Италии, в купе с теми временами, когда он чувствовал свое счастье в полуметре, с уверенностью того, что все зависит только от него. Именно от этого момента, как ему мнилось, начался отсчет к другому дню, окончившемуся страшной трагедией…

Вспоминая ступени последующего пути, он говорил сам себе: «Меня ожидает последняя, но что же дальше…, а дальше Господь управит… Я чувствую, что нужен этим врачам — пусть возьмут все необходимое… А вот потом, нужно подумать, что я могу давать сам…, ведь не для влачения жалкого существования калеки мне дан этот шанс!»…