А меня будто черт подзуживает: «Сама, поди, мамашу на разговор подбила, а теперь заступается».

Начала она к учительнице на занятия по вечерам бегать, я и это по-своему растолковал: «Нет, не выйдет. Не привяжешь ты меня к своей юбке, теперь другой закон».

В то время ко мне в дружки подсыпался один подкулачник Сашка Пыхтин, село-то наше с кулацким душком было. Парень молодой, хитрый. Я ему нужен был, чтоб в комсомол пролезть. Заметил, бестия, мою слабинку и давай подделываться под нее.

— Чего ты с Христькой валандаешься? В лесу леса не нашел? Зинаида вон как по тебе сохнет.

От его слов я совсем ошалел. Хожу сам не свой, целые дни под видом работы около Зинки отираюсь. Однажды пришел я вечером в клуб, а Сашка мне и шепчет:

— Вчера вечером, когда из клуба шел, видел, как Федька Бобыль твою Христьку провожал. Ты за ней посматривай, не зря она к учительнице бегает.

Чувствую, врет варнак, а уцепился за его слова, потому они мне на руку были. Только порог своей избы переступил — и начал:

— Я работаю день и ночь, а ты ходишь к учительнице амуры разводить, монашка проклятая. Уж людям глаза стыдно показать.

Поставила Христина тарелку со щами на стол и смотрит на меня с такой жалостью, будто я несмышленыш какой. Глаза большие, печальные.

— Зачем ссоры, Тихон, ищешь? Я давно все вижу, да молчу. Ждала — одумаешься. Разлюбил — честно скажи, а зря себя винить не позволю. Если что, и по-хорошему разойтись можно.

— Ах так! — кинулся я на нее, точно с цепи сорвался. — Ну и катись к черту из моего дома!

— Смотри, тебе виднее. — Стоит она бледная, гордая, одни губы чуть дрожат. — А домом не попрекай, не за него замуж шла, за тебя. — И стала собирать свои вещи.

Мать моя, покойница, как закричит на меня:

— Одумайся! Видать, ослеп ты от учености. На кого кого меняешь? Ведь у Зинаиды одна вывеска, а под ней пусто. Неужто не видишь, что она за каждые штаны цепляется.

А я и слушать не желаю.

— Вы, мамаша, меж нас не встревайте. Знаю, что делаю.

— Спасибо, сынок, на добром слове, но в таком разе и я уйду.

— Ваше дело, — говорю, — а мне жить не мешайте.

Ушли они, даже утра не дождались. А на улице вьюга, мороз. Стало мне не по себе, но тут же оправдываться поспешил.

Через несколько дней Зинаида переехала ко мне. О Христине да матери я даже и не поинтересовался — как они будут, куда пойдут.