— Сиди. А то опять начнешь на меня прыгать с ножом, — сказал Рафинад. — Сиди. Я ненадолго. Не холодно тебе?

— Что тебе надо? — Сулейман открыл кран, подбавляя горячей воды.

— Сейчас расскажу. — Рафинад взболтнул бутылку и отхлебнул из горла. — Красиво живешь, абрек. Привык там, в Турции… Ты хотел поведать историю своего соседа.

— Что там рассказывать? — Сулейман окунул в воду мочалку и принялся намыливать ее большим розовым мылом, похожим на поросенка. — Поссорился Саша со своим мужем, хотел себя убить с горя. Чуть меня заодно не удушил газом, собака. Потом стал ко мне приставать. Я его отметелил. Раз крепко его побил, самому жалко стало. Он не мог подняться с постели, заболел. А в это время Клава вернулась.

— Откуда?

— Из Турции. Клава работала там три года, больше всех. И в Греции работала. И в Италии. А сюда вернулась из Турции.

— Она? Эта корова? — изумился Рафинад.

— Ты что?! Первый сорт! Как зонный! У нас поезд был, почти без остановки до Нальчика летел, «зонный» назывался.

— Никогда бы не подумал, — обескураженно произнес Рафинад.

— Тььчто?! — повторил Сулейман. — Богатство. К ней турки в очередь стояли… Короче говоря, встретил я ее в Апраксином дворе, говорю: выручай, Клава, помирает совсем мой Саша, скрипач хренов. Как раз у Клавы были прбблемы с крышей, с пропиской… Пришла Клава.’И что ты думал? Он с нее сутками не слезал, как джигит с лошади. Вот что значит профессионалка. А ты думал… Наверно, педиков надо лечить бабами… Да и мне польза. Убирает, обед готовит — пальчики оближешь. Золото, а не женщина. И Сашу любит, не изменяет, преданная, как собака. Говорит, я себе мужа сделала, как в кино, не помню название…

— Пигмалион, — подсказал Рафинад. — «Моя прекрасная леди» назывался. — Он посмотрел на часы и покачал головой. — Я приехал один вопрос с тобой обсудить, — и принялся рассказывать о ситуации, что сложилась на фирме. Увлекся. Проговаривая события, он как бы перепроверял правильность своего решения.

Сулейману это льстило. Пожалуй, впервые с ним говорили по-серьезному о вещах, далеких от привычных ему жутковатых забот. Он кивал головой, покрытой усохшей мыльной коростой, и силился взять в толк, что же от него требуется? Лишь когда Рафинад упомянул Ингу — в связи с работой торгового отдела, — Сулейман напрягся и посуровел. Да еще когда произносилось имя Чингиза Джасоева. Оно тоже действовало на Сулеймана, как красная тряпка на быка. Он вытаскивал из воды руку и произносил, поводя для убедительности указательным пальцем: «Говорил тебе, что Чингиз хитрожопый, ты не верил. Подожди, он еще устроит шурум-бурум».