Андрей сорвал колосок, поднес к глазам, глянул на Еву. Взгляды их встретились, и… будто какая-то сила бросила их друг к другу, обнялись.

Вспомнив наконец, где они, снова увидели небо, солнце, степь, верхушку станционной водонапорной башни и безбрежную сизовато-зеленую равнину, по которой вдоль широкой балки вился стенной шлях с белым новеньким мостиком через крутой, вымытый дождями овраг.

— Иди, Андрейка, — вздохнув, тихо сказала Ева, не отрывая головы от его груди. — Тебе пора.

Он понял это ее «тебе пора» по-своему, и они снова выключились из этого сизо-зеленого, залитого солнечными лучами мира, вернее, снова слились с ним. И потом долго еще стояли у ржаного поля, пока не нашли в себе силы проститься. Поцеловав ее в последний раз, он пошел, как слепой, вниз, в балку, к белому мостику, уже не оглядываясь. И, только ступив на мостик, остановился и оглянулся.

Ева стояла вверху на том же месте, будто на самой кромке круто обрезанного горизонта, застывшая и напряженная на фоне прозрачной синей стены, по колено в сизовато-синей ржи. Легонький ветерок катил по ржаному полю серебристо-сиреневые волны, играл подолом ее белого в синий горошек платьица.

Андрей оглянулся, посмотрел и… рванулся назад, в гору. Будто только этого и ожидая, раскрыв руки, стремительной ласточкой ринулась вниз, навстречу ему, Ева…

Долго и не раз еще прощались они в тот день. И у новенького белого мостика, и в зеленовато-сиреневой, вперемешку с васильками, повиликой и желтым донником, цветущей ржи, и под молодой лесополосой — стройными ясенями и кленами, — и на крутом в белых ромашках косогоре возле железной дороги за переездом, и на склоне глубокого яра, где-то за скальновским прудом…

Старгородский поезд, отправлявшийся в Новые Байраки, подошел к станции, когда уже совсем стемнело. Возле береста, под которым стояли Андрей и Ева, остановился последний переполненный вагон. Окна его светились тускло, слабым, желтоватым светом. Сдержанно, будто украдкой, поцеловав девушку на людях, Андрей проводил ее, пробиваясь в вагон, устроил с чемоданчиком в узком коридорчике у окна, снова пробрался к выходу. Выйдя на перрон, подошел к открытому окну.

— Андрейка, слышишь, Андрейка! — крикнула Ева, увидев его из окна. — Если я не вернусь к пятнице, скажи Нине, пускай учит моих малышей. Они к ней уже привыкли.

— Как это ты не вернешься?! — еще успел крикнуть в ответ Андрей.

Поезд, громко звякнув буферами и приглушив его слова, тронулся. Ева еще кричала что-то, махала рукой. Махал и он. Но уже ничего-ничего невозможно было услышать. Погромыхивая на стрелке, поезд свернул круто влево и исчез за изгибом густой, уже непроглядно темной лесополосы, — сначала паровоз, а потом вагон за вагоном будто проваливались в темень. В последний раз мигнув красными сигнальными огоньками, скрылся за деревьями и Евин вагон. Стихал, замирая за густой стеной лесополосы, стук и грохот. Тише, еще тише, наконец совсем затих.