Итак, перед Андреем снова встала глухая стена. И как он ни пытался выяснить хоть что-нибудь, добился лишь одного — совета обратиться в правление колхоза. А в правлении — опять-таки — оказалось, что все там — и председатель, и члены правления — люди новые, как и сам колхоз. Нагорный, видимо, работал еще в коммуне, и они о таковом знать ничего не знают. Вспомнили только и показали Андрею улицу Коммуны, на которой в одном из домиков квартировал это Нагорный…

Нашел наконец и улицу, непривычно ровную, длинную, всю в молодых садах, застроенную похожими один на другой, как близнецы, белыми домиками с гонтовыми крышами. Некоторое время брел по улице наугад, обдумывая, с каких ворот ему начинать. Ворота были низенькие, из строганых досок, какие-то игрушечные. И подворья за ними, сплошь заросшие густым спорышом, оказались пустыми…

Где-то на середине улицы встретились ему две женщины. Стояли у ворот. Таких, как и все остальные здесь, но окрашенных в ярко-зеленый цвет. Андрей подошел, поздоровался. Одна — невысокая, круглолицая, в синей в белый горошек кофточке — ответила на приветствие сразу, звонко и как-то даже вроде бы весело. Другая — высокая, пожилая, — с загорелым дочерна сухим лицом, в сером мужском пиджаке — сначала присмотрелась к нему темными, глубоко запавшими глазами и лишь потом что-то тихонько буркнула. Невысокая, бойкая на вопрос Андрея, не укажут ли они, где здесь проживал Александр Нагорный, сразу как-то насторожилась, вместо ответа первой напала на Андрея с вопросами: зачем ему понадобился Нагорный, кем он приходится Нагорному, не родственник ли какой-нибудь — и лишь в самом конце потока вопросов призналась, что именно здесь, в этой хате, через сени от нее и жил тот Нагорный!.. Жил один-одинехонек. Работал в конторе коммуны. А больше она о нем — хотя и соседями были — и сказать ничего не может. Человек как человек. Только такой молчун, что каждое слово из него хоть клещами тяни… И все один и один… Лишь потом, когда коммуну в колхоз превратили, приезжал к нему сын. Вскоре они вдвоем и выбрались из Татарки… Дочь?.. Была, приехала уже потом, пожила несколько дней здесь и тоже куда-то отправилась. А уж куда они уехали, временно или навсегда, об этом ей никто не говорил. Только похоже — навсегда, потому что сюда собираются вселить какого-то агронома или учителя…

Долго еще говорила эта женщина. Говорила вроде бы и охотно, и ни одного из Андреевых вопросов без ответа не оставила, однако ничего больше от нее так и не узнал, хотя беседовали они добрый час. Выехали, да и только… Не сказали куда, а она их не расспрашивала, потому как все это ни к чему ей, своих хлопот хватает. Та — другая, высокая, в мужском пиджаке, — стояла молча, не проронив за все время ни единого слова. А младшая тараторила без умолку, так ничего существенного и не сообщив, пока голова Андрея не пошла кругом. Тогда он, почти силком заставив ее взять листик с двумя адресами — петриковским и терногородским (на всякий случай, если вдруг кто-нибудь из Нагорных объявится здесь), утомленный дальней дорогой, растерянный, повернулся и, забыв попрощаться, побрел наугад вдоль улицы. Майское солнце стояло в самом зените и нещадно припекало. В голове шумело и мутилось. Шел, ничего вокруг не замечая, ничего из того, что услышал здесь, не понимая. Так и не заметил, как оказался в конце улицы, зачем-то свернул направо и пошел куда глаза глядят, и уже через некоторое время, двигаясь вдоль рва и густых кустов бузины, вышел на какое-то пожарище. Рыжие, обвалившиеся и закопченные стены каких-то конюшен, черные обгоревшие головешки, серые купы прибитого недавним дождем пепла, выгоревший бурьян, обгоревшие, безлистные вербы и осокори…