Кажется, в то время наивысшей точкой успеха его дипломатической деятельности был прием в посольстве Великобритании, на который он явился с небольшим опозданием. За три с лишним года он прошел дипломатические стадии от переводчика всех рангов до первого секретаря представительства, привык к дипломатическому этикету, на приемах вел себя сдержанно, однако не скованно, принадлежа к дипломатам в меру веселым и общительным, в противовес хмурым молчунам с мнимо загадочными физиономиями. В тот раз был а-ля фуршет, на котором людей в общем-то было не много. Но подавляющее большинство в его ранге. И вот, как только он вошел в просторный, ярко освещенный зал, стараясь не привлекать к себе внимания, по всему залу вдруг прокатился сдержанный гул. Внезапно все стихло — гомон, разговоры, звон хрустальных бокалов. Все взгляды были направлены на него. Андрей остановился удивленно и чуточку растерянно, стараясь не показывать, разумеется, ни удивления, ни растерянности. Что случилось? К кому относился этот короткий гул и эта глубокая тишина?.. И только после того, как присутствующие один за другим направились к нему с поднятыми бокалами и словами приветствия на устах, он вдруг понял все: Сталинград! Слава которого впервые во всей полноте докатилась сюда именно сегодня. «Шталинград… Шталинград… Шталинград…» — триумфально шелестело вокруг него.

Как и всякий советский человек, в это грозное время Андрей прежде всего мечтал, думал о Родине, о фронте и войне. На фронт он помчался бы в любую минуту, лишь бы только ему разрешили! Но вместе с тем он вовсе не стыдился своей сугубо гражданской, далекой от орудийных взрывов и вспышек «катюш» профессии. Наоборот, понимал, какую должность занимает, как много от его работы зависит, гордился этим и чувствовал себя хотя и не фронтовиком, но тоже по-настоящему боевым солдатом Родины!

И все же, узнав о том, что его на некоторое время отпускают в родную страну, Андрей просто сходил с ума от радости, восторга и страха, боясь поверить, что это правда. Не верил до последней минуты, до тех пор, пока самолет мягко не коснулся-колесами советской земли на одном из военных аэродромов.

В течение всего многочасового полета он ничего другого не ощущал, только напряженное ожидание того момента, когда самолет черкнет колесами землю аэропорта и он почувствует этот радостный толчок.

Когда сошел с самолета на землю, в лицо ему ударил напоенный солнцем и горькой полынью тугой ветерок херсонских степей. Неважно, что степи вокруг были узбекские. Все равно свои, все равно родные. Он как бы увидел печальную мать у низенькой калитки, петриковские терны в низеньких ложбинах, где они бродили с Евой лунными весенними ночами. И тревожно сжалось сердце: как там его односельчане и все соотечественники? За тысячи километров, за огненными полосами фронтов, в фашистской неволе.