Чувство одиночества на таком радостном празднике, как могли и умели, смягчили узбекские друзья, заблаговременно приготовили и накрыли праздничный стол. Конечно, не было на этом столе ни французских коньяков, ни других заморских див, зато человеческого тепла, фруктов, винограда и домашнего плова хватило вполне.

Первый тост, как и всюду тогда, подняли за героическую Советскую Армию, ее Верховного главнокомандующего, генералов, офицеров и солдат. После этого, некоторое время помолчав, выпили за нового доктора синологии, а уже потом за его руководителей, оппонентов, гостей и хозяев. Тосты провозглашались негромкие, голосами сдержанными, но слова были искренними, задушевными.

Речей было много. Выступали местные и приезжие, эвакуированные, сказал ответное слово и Андрей. И речи, и беседы, с чего бы ни начинались, всякий раз сводились к одному. Каждый, и в первую очередь Андрей, понимал, что здесь, за этим столом, главное сейчас не диссертация. Все, что только может быть для человека самым дорогим, сейчас решалось на фронтах, в штабах армий и в значительной мере там, откуда только что вернулся Андрей Лысогор.

Андрея же, кроме того, все сильнее угнетало более острое, чем на чужбине, сознание того, что даже здесь, на родной земле, он не имеет еще возможности ступить на землю своих родителей, поклониться маминой могиле…

Да, не очень веселым был этот скромный банкет. И все же никто не хотел первым выходить из-за стола, никому не хотелось покидать товарищей. Сидели тесным кружком, беседовали, стараясь оттянуть миг прощания. Ведь кто знает, встретятся ли они еще раз в этом составе? Скорее всего нет…

Расходились далеко за полночь.

Андрей и Ольга проводили домой старого преподавателя. А потом еще долго бродили по опустевшим улицам залитого лунным светом Ташкента.

Когда он наконец возвратился в свою крошечную, узенькую комнатку в какой-то старенькой гостинице, начинало рассветать. Спать совсем не хотелось. Он сел на ветхий стульчик возле узкого, как бойница, окошка, облокотился на подоконник и обхватил голову руками.

В комнате было еще темно. За окном медленно серело. Город, утомленный нелегким трудом и военными нехватками, досыпал горькие, тревожные сны. А Андрею после диссертационных и дипломатических хлопот, после защиты и дружеского банкета, на котором он впервые за много лет почувствовал себя полностью раскованным среди своих людей, выпил изрядную дозу сухого, совсем не опьянел, а лишь отяжелел и расслабился, полезла в голову всякая чертовщина. Нет, не такой представлялась ему защита диссертации, защита, которая, что ни говори, превзошла все его ожидания. Превзошла, но все же… Никто из близких ему людей, никто из тех, кого он любил, любит и будет любить до последних дней, никогда не узнает о его успехе. Ни мама, ни Ева, а возможно, и Нонна Геракловна. Никто, никто… Ведь единственным близким, по-настоящему дорогим ему человеком был лишь старый преподаватель. Со всеми другими он познакомился впервые здесь, в Ташкенте. Особенно грустными были его размышления о Еве. Где она? Жива ли еще? И куда занесло ее, где закрутило в этой смертельной войне?.. Горько становилось при одной лишь мысли о том, что он так и не узнал, что с ней случилось, куда она исчезла. Исчезла, видимо, навсегда. Разметало их, как две щепочки в океане. И, наверное, не встретиться им, ничто из петриковских времен никогда не вернется. А он вот уже доктор наук. Довольно пожилой одинокий доктор. Застегнутый на все пуговицы дипломат, которому вот-вот тридцать исполнится. Еще несколько дней — и ему снова придется вернуться в далекий Китай, снова, как писал Шевченко, «в дулевину себя закуй», среди чужого и враждебного мира, не имея права ни единым словом довериться кому бы то ни было, пожаловаться на то, как одинок и несчастен ты, доктор синологии и дипломат весьма высокого ранга, человек, которому многие завидуют, и вместе с тем человек, которому, как сказал поэт, «нема з ким сісти — хліба з'їсти…»[29].